Виллет

Пару минут я стояла над мадам, ощущая полноту власти, так как в состоянии, подобном нынешнему, в восприятии столь остром, как в этот момент, ее обычный маскарадный костюм – маска и домино – казались прозрачными и не скрывали существа бессердечного, эгоистичного и подлого. Мадам Бек спокойно отошла в сторону и негромко, хотя крайне неприязненно, заявила, что, если я не желаю лечь в постель, она вынуждена с неохотой меня покинуть, что и сделала немедленно – возможно, с большей радостью, чем та, которую испытала я, созерцая ее уход.

Это была единственная правдивая, проливающая свет истины стычка между мной и мадам Бек: короткая ночная сцена больше ни разу не повторялась. Ее манеры ничуть не изменились. Мести за свое поведение я не ощутила. Не знаю, стала ли директриса еще больше ненавидеть меня за утрату безупречности, но, думаю, сдерживала порывы тайной философией сильного ума и умела забывать все, что доставляло неудобства.

Ночь прошла, как проходит любая другая – даже беззвездная перед смертью. Около шести, за несколько минут до возвестившего общий подъем удара колокола, я вышла во двор и умылась свежей, холодной колодезной водой, а возвращаясь через холл, увидела свое отражение в зеркале и ужаснулась: губы и щеки побелели от слез, глаза покраснели и стали стеклянными, веки распухли и потемнели.

Встретившись с остальными, я вдруг поняла, что приковала к себе внимание, сердце открылось, я сама себя выдала. Казалось отвратительно бесспорным, что даже самые маленькие из учениц догадываются о причине отчаяния, столь очевидного.

Подошла Изабель – та самая малышка, которую я когда-то нянчила во время болезни (неужели станет насмехаться?) и проговорила, засунув палец в рот и глядя с глупой задумчивостью, которая в эту минуту показалась прекраснее любого, пусть даже самого острого, ума:

– Que vous êtes pâle! Vous êtes donc bien malade, Mademoiselle![341]

Изабель недолго оставалась одинокой в демонстрации неведения. До конца дня я успела проникнуться благодарностью ко всем обитательницам дома. Выяснилось, что счастливое большинство имеет иные занятия, кроме обсуждения чужих чувств и пересказа сплетен. Кто желает, вполне способен руководствоваться собственным суждением и оставаться собственным тайным властителем. В течение дня я получила множество доказательств того, что не только причина нынешнего состояния сохранилась в тайне, но и все личные переживания последних шести месяцев по-прежнему принадлежали мне одной. Никто не заподозрил и не заметил, что одна жизнь из всех стала мне особенно дорога. Сплетни обошли эту тему стороной. Любопытство не заметило ничего подозрительного. Обе тонкие материи, постоянно паря вокруг, ни разу не сосредоточились на моей персоне. Некоторые организмы способны находиться среди тифозных больных и оставаться невредимыми. Месье Эммануэль приходил и уходил, беседовал со мной и учил меня, то и дело призывал, и я неизменно подчинялась. «Месье Поль зовет мисс Люси». «Мисс Люси беседует с месье Полем» – вполне обычные известия: никому в голову не приходило их комментировать, а тем более осуждать. Никто не намекал, никто не отпускал шуток. Мадам Бек отгадала загадку, но остальные ничего не заподозрили. Мое состояние было объяснено недомоганием, головной болью, и я приняла крещение.

Но какая телесная болезнь могла сравниться с этим страданием: с уверенностью, что он уехал, не простившись, с жестоким убеждением, что судьба и преследование жестоких фурий – женской ревности и лицемерия священника – больше не позволят его увидеть? Удивительно ли, что второй вечер застал меня все в том же состоянии горя и отчаяния, в безутешном одиночестве шагающей по темному классу?

Мадам Бек больше не осмелилась ко мне подойти, чтобы убедить лечь спать, но прислала дипломатическую миссию в лице Джиневры Фэншо. Трудно представить исполнительницу, более подходящую для подобной роли.

– Голова очень болит? – первым делом осведомилась Джиневра, поскольку, как и все остальные, считала, что причина моей невероятной бледности и неукротимого беспокойства заключается в невыносимой головной боли.

Вопрос вызвал желание бежать куда глаза глядят – лишь бы подальше. Последовавшие жалобы на собственную головную боль успешно завершили визит, и я поднялась в спальню, легла в кровать – холодную, жесткую, населенную вездесущими скорпионами, – но не успела пролежать и пяти минут, как явилась следующая посланница. Готон принесла какое-то питье, и, страдая от жажды, я с готовностью приняла заботу. Жидкость оказалась сладкой, но с заметным привкусом лекарства.

– Мадам говорит, что это поможет вам уснуть, Шу-шу, – пояснила добрая женщина, забирая пустую кружку.

Ах, значит, прописано успокоительное средство. На самом же деле, чтобы утихомирить хотя бы на ночь, мне дали крепкий раствор опиума.

Дом уснул. В большой тихой комнате горел ночник. Сон быстро опускался на подушки и легко подчинял своему владычеству не знавшие боли головы и сердца, однако миновал безутешных.