Виллу-филателист

Но я не могу так ответить. Я не в состоянии тут, на виду у всех, разыгрывать невинную жертву. Потому что меня не принуждали. Все было куда сложнее.

— Почему вы пошли с ними? — вновь раздается на весь зал судейский вопрос. Он по-прежнему строг, но спокоен. В нем нет ни нетерпения, ни угрозы. Нет вообще никаких посторонних обертонов. Деловой, вполне уместный для этого зала вопрос, который требует такого же делового и неторопливого ответа.

Я поднимаю глаза и смотрю на моложавого, светловолосого мужчину. Он изучает меня в упор. Я мог бы побиться об заклад, что у него голубые глаза, что он любит поп-музыку и ходит на баскетбольные соревнования. Такого он вида. И если бы не высокая, резная, вытравленная чернью спинка стула, на котором он сидел, он бы наверняка чуть улыбнулся, незаметно мигнул и добавил бы к своему деловому вопросу: «Ну-ну, молодой человек, малость подумай и выкладывай!»

Я ему хотел бы ответить. Только что? Та, заученная роль не годится. Тут не школьная сцена, где ты играешь Антса или Яана, жертву или героя. Тут надо быть самим собой! Но кто я? Кем я был?

Все это было ужасно сложно. И я не могу вместить все в одну фразу.

Может, тот молодой мужчина за столом и понял бы, если бы я рассказал ему… Но раньше, чем он поймет, пришлось бы очень многое сказать.

Пришлось бы начать с одного вечера, когда я шел из школы, со скрипкой под мышкой и с тяжелым чувством на душе. В конце урока учительница сказала, что мне придется выбирать: скрипка или плавание. Двум богам я служить не могу. Потому что скрипка — это инструмент, который не даст шутить над собой. Или ты занимаешься каждый день по два-три часа, или бросаешь… Учительница была, конечно, права, только я ни от чего не хотел отказываться. Да и что сказала бы мама? Она неустанно твердила, что я талант разносторонний.

Дома во дворе я почти столкнулся с тремя ребятами с нашей улицы. Это были Большая Куртка, на голову его ниже Маленькая Куртка и коренастый Роби или Раб, как его называли. Все года на два постарше меня и уже при заработке.

Бежали они со стороны погрузившегося в темноту сада, где у жителей нашего дома были грядки. Бежали запыхавшись и были, по-моему, порядком встревожены.

— А, мучитель скрипки! — сказал Большая Куртка и втащил меня в подъезд. И остальные втиснулись за нами. — Есть у тебя кто-нибудь дома?

— Нет, мама в ночной смене, — честно ответил я, удивившись сам, с чего это задиристый Большая Куртка вдруг так по-свойски ко мне обращается.

— Послушай, будь человеком, пусти нас к себе. Два мужичка гонятся за нами!

Я не смог сказать ни «а», ни «б». Быстро открыл ключом дверь, потому как меня распирало от сознания, что знаменитая компания Большой Куртки просит меня о помощи.

— Что случилось? — спросил я, когда мы вчетвером вошли в комнату.

— Не любопытствуй, браток, а то скоро состаришься! — осклабился Эльмар, то есть Большая Куртка. — А ты все же, оказывается, парень стоящий! Будь мужчиной!.. Давай слегка обмоем твою хазу, а?

Сказав это, он выхватил у Раба увесистую сумку. Она была полна бутылок и шоколадных конфет. У Раба, оказывается, была получка… От угощения отказываться не годилось. Я тоже отхлебнул вина и пожевал конфет. Заботы о скрипке и плавании исчезли. Сразу стало легко и приятно.

Когда парни собрались уходить, мы положили сумку в наш подпол. А то, мол, мамаша у Раба начнет ворчать, потому и нельзя брать ее с собой.

В следующий вечер ребята пришли за сумкой. Большая Куртка прямо в подвале раскупорил бутылку. И мне пришлось пропустить глоток. Отказываться, когда угощают, нельзя. Конфеты, во всяком случае, были хорошие. Таких у нас в доме не водилось. Мамина зарплата такой цены не выдерживала.

Большая Куртка неожиданно спросил: «Как идет пиликанье?» Тогда-то я впервые и заметил его странную усмешку, от нее оставалось впечатление, будто он смотрит на меня свысока. И на душе сразу стало тошно. Я вдруг почувствовал отчаянное желание поделиться с кем-нибудь и начал, неожиданно даже для себя, поверять ребятам свою душу.

Бутылка все ходила и ходила по кругу, конфеты таяли. Чем больше я говорил и отхлебывал, тем легче мне становилось.

Наконец выбрались вчетвером на улицу, у каждого за пазухой еще по бутылке и карманы полны конфет. Шатались по улицам, где-то за углом «раздавили», как сказал Большая Куртка, одну бутылку. Меня совсем развезло, когда я добрался домой, до того, что я махнул рукой на уроки и завалился спать.

Только на следующее утро вспомнил, как Большая Куртка велел молчать о бутылках и конфетах, не то, мол, у меня будут неприятности. И тут я понял, что получка Раба не имела никакого отношения к содержимому сумки…

Да, и еще пришлось бы рассказать, как я однажды на остановке автобуса клянчил у мамы три рубля.

В магазине появились две мировецкие пластинки. Мне очень хотелось приобрести их. Но мама укоризненно покачала головой. Я понимал: до получки еще далеко, и мне еще надо купить новую школьную рубашку, но все равно повесил нос. Мама вошла в автобус, и мы, против обычного, даже толком не попрощались.