Виннету

— В таком случае можете смело спрашивать, — сказал я, усаживаясь на верстак, у которого он работал.

Мистер Генри удивленно посмотрел мне в лицо, неодобрительно покачал головой и воскликнул:

— Смело! Точно я и в самом деле должен спрашивать разрешения у эдакого грингорна, если хочу с ним поговорить!

— У грингорна?.. — переспросил я, наморщив лоб, так как почувствовал себя оскорбленным. — Я хочу думать, мистер Генри, что это слово нечаянно сорвалось у вас с языка!

— Что вы воображаете, сэр? Я говорил вполне обдуманно: вы — настоящий грингорн, да еще какой! Правда, содержание ваших книг крепко сидит у вас в голове. Нужно прямо удивляться, чему только там вас не учат! этот молодой человек вполне точно знает, что написал на кирпичах Навуходоносор и сколько весит воздух, которого мы не можем видеть! И потому, что знает это, воображает, что очень умен! Но попробуйте понюхать жизнь лет пятьдесят, только тогда — и то не наверняка — постигнете, в чем состоит истинная мудрость! То, что вы знаете теперь, в сущности, ничто. А то, на что вы способны, — еще гораздо меньше! Ведь вы даже стрелять не умеете?

Он сказал это в высшей степени презрительным тоном и с такой уверенностью, точно успел уже убедиться в этом.

— Не умею стрелять? Гм… — ответил я, улыбаясь. — Может, это и есть тот вопрос, который вы хотели мне задать?

— Да, именно этот! Ну, отвечайте же, наконец!

— Дайте мне в руки хорошее ружье, тогда я вам отвечу, но не раньше!

Тут он отложил в сторону ствол ружья, который сверлил, подошел ко мне, пристально посмотрел на меня удивленными глазами и воскликнул:

— Дать вам ружье, сэр? Не подумаю даже! Ни за что! Мои ружья попадают только в такие руки, которые могут прославить меня.

— И мои руки могут сделать это, — возразил я.

Мистер Генри вторично, на этот раз искоса, посмотрел на меня, сел на прежнее место и принялся снова сверлить ствол ружья, ворча про себя: «Эдакий грингорн! Своей заносчивостью он может вывести меня из терпения!»

Я не стал противоречить, вытащил сигару и закурил. На четверть часа водворилось молчание. Дольше мистер Генри не выдержал. Он направил ствол ружья к свету, поглядел в него и при этом заметил:

— Стрелять гораздо труднее, чем звезды считать или же читать древние надписи на кирпичах Навуходоносора. Поняли? Держали ли вы вообще когда-либо ружье в руках?

— Я думаю!

— И прицеливались, и спускали курок?

— Да.

— И попадали?

— Еще бы!

Тут он опустил ствол ружья, который держал в руках, посмотрел на меня и произнес:

— Да, попадали, безусловно, — но куда?

— В цель, понятно.

— Что вы мне пыль в глаза пускаете!

— Я говорю правду.

— Черт подери, сэр! Вас не поймешь! Я уверен, что вы не попадете в стену, будь она хоть двадцать локтей в вышину и пятьдесят в длину, но в то время как вы утверждаете совершенно невозможные вещи, у вас такое серьезное, внушающее доверие лицо, что можно выйти из себя! Я ведь не мальчишка, которому вы даете уроки! Поняли? Эдакий грингорн, книжный червяк, и вдруг утверждает, что умеет стрелять! Роясь в турецких, арабских и других негодных старых книгах, когда же он находил время стрелять? Снимите-ка вот это старое ружье со стены и попробуйте взять на прицел! Из него стреляют по медведю — лучшего ружья я никогда не видывал.

Я снял ружье со стены и прицелился.

— Хэлло! — воскликнул он, вскочив с места. — Что такое? Вы обращаетесь с этим оружием, как с легкой тросточкой, а между тем это самое тяжелое ружье из тех, которые я знаю. Неужели вы обладаете такой силой?

Вместо ответа я схватил его за полу куртки и ремень от штанов и поднял правой рукой в воздух.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Пустите меня! Ведь вы гораздо сильнее моего Билла!

— Вашего Билла? Кто это?

— Это был мой сын… Но — оставим это! Он погиб, как и другие… Из него вышел бы толковый парень, но он угас в моем отсутствии. Вы на него похожи ростом, у вас почти такие же глаза и одинаковая с ним форма рта. Поэтому… впрочем, это вас не касается! — На лице его выразилась глубокая печаль. Он провел по лбу рукой и продолжал теперь уже бодрым голосом: — Ах, сэр, действительно очень жаль, что при такой мускульной силе вы углубляетесь только в книги. Вам следовало бы заняться физическими упражнениями!

— Я и занимаюсь.

— Неужели?

— Ну да!

— А боксом?

— Нет, он у нас мало распространен. Зато — гимнастикой и борьбой.

— И верховой ездой?

— Да.

— И фехтованием?

— Даже давал уроки.

— Слушайте, не завирайтесь!

— Хотите испытать?

— Спасибо. Мне достаточно и того, что было! Вообще я должен работать. Садитесь!

Он вернулся к верстаку, и я последовал его примеру. Наш дальнейший разговор был весьма односложен. Мысли Генри, казалось, были заняты чем-то важным. Внезапно он прекратил работу и спросил:

— А занимались ли вы математикой?

— Она была моим любимым предметом.

— Арифметикой, геометрией?

— Разумеется.

— Землемерным искусством?

— В высшей степени охотно. Часто без всякой необходимости я колесил по окрестностям с угломером в руках.

— И вы действительно умеете измерять?