Виннипегская Стена и я

— Нет. Уверена, что это не так. Насколько я знаю, своего я никогда не встречала, — и под этим я подразумевала, что ни один из мужчин не поднимал меня и не говорил, что он мой отец, когда я была ребенком.

Отец моего брата уделял мне не очень много внимания, когда был рядом. Когда я посмотрела на Эйдена уголком глаза, то заметила, что его лицо напряжено, а челюсть сжата.

— Что такое?

Его кадык дернулся.

— Ты никогда не видела своего отца?

Моя шея покраснела, и я внезапно ощутила стыд.

— Нет.

— Ты похожа на свою мать?

Я поправила дужку очков.

— Нет, — моя мать блондинка, бледная и ростом около метра шестидесяти пяти. Моя кожа больше персикового оттенка, натуральный цвет волос каштановый с красным оттенком, и я выше, чем остальные женщины в нашей семье.

— Мама моей подруги Дианы говорила, что мой отец, возможно, латиноамериканец или, может быть, кто-то со среднеземноморской внешностью, но я точно не знаю.

— Ты всегда была высокой?

Если я выпрямлюсь в полный рост, то буду почти метр семьдесят пять.

— Сестры раньше называли меня Слепой Жираф, — где «Слепой» равнялся «Суке». — В детстве у меня были одни ноги и очки… о-о, смотри. Они начинают игру.

Когда я подпрыгнула впервые, чтобы криками подбадривать брата, то поняла, что Эйден оказался не готов к тому, какая я на самом деле фанатка. По крайней мере, как я болею за своего брата.

К началу второй части он начал отстраняться от меня, суетясь и шепча:

— Ты пугаешь меня, — когда я встала и начала орать на судью за дерьмовое судейское решение против Оскара, моего младшего брата.

Но когда во время перерыва он распахнул глаза и притворился, что еще дальше отстраняется от меня, я рассмеялась.

— Кто ты? — невозмутимо спросил он, и я фыркнула.

— Что? На твоей игре вчера я была такой же.

Он слегка опустил веки.

— Зак видел тебя?

Я кивнула.

Эйден моргнул.

— Думаю, я хочу назад свою джерси.

Я заморгала.

— А мне пофиг, Солнышко. Теперь она моя.

Уголок его рта начал приподниматься, когда кто-то прокричал:

— «Три Сотни» отстой! Ты отстой, Торонто!

Какого черта?

Когда я начала оглядываться и выискивать идиота, который кричал, Эйден коснулся моего подбородка указательным пальцем. Я замерла.

— Не волнуйся.

— Почему? — я хотела повернуть голову, но, вероятно, его палец обладал силой Халка, потому что я не могла двинуться.

— Потому что мне не важно, что он думает, — произнес Эйден таким серьезным голосом, что я перестала смотреть по сторонам и сфокусировала все свое внимание на этом привлекательном, высеченном из камня лице.

— Но это грубо, — он отпустил мой подбородок, и теперь своей большой рукой придерживал меня за шею. Большим и средним пальцами он почти полностью обхватывал мое горло.

— Ты думаешь, что я отстой? — серьезно спросил он меня, его голос был очень тихим, чтобы его слышала лишь я.

Я фыркнула и уже собралась открыть рот, чтобы сказать что-то умное, но он слегка надавил большим пальцем, и я хрипло застонала. Черт, сделай так снова. Но каким-то образом мне удалось выдавить из себя:

— Нет.

— Тогда почему я должен переживать о том, что обо мне думают другие? — уверенно пробормотал он.

Говоря ему правду, я не опускала глаза:

— Я ничего не могу с этим поделать. Когда я работала на тебя, мне не нравилось, когда люди говорили гадости о тебе, а сейчас мне это нравится еще меньше.

Он впился в меня своими карими глазами.

— Даже когда ты посылала меня?

— Только потому, что ты меня злил, не значит, что я когда-либо прекращала заботиться о тебе, болван, — прошептала я и нахмурилась, не забывая о парнях позади нас.

— Тогда я бы сделала для тебя что угодно, даже когда ты действовал мне на нервы. Может, я и ждала до последней минуты, чтобы толкнуть тебя на полосу встречного движения, но я по-прежнему присматривала за тобой.

Я склонила голову в сторону идиота, который кричал минуту назад.

— Теперь, когда ты занимаешься своим делом и живешь своей жизнью, меня точно будет это волновать, что кто-то, кого ты не знаешь, выкрикивает подобную фигню. Этот парень тебя не знает. Кто он такой, чтобы говорить плохо о тебе?

Черт возьми, лишь думая об этом, мне хотелось повернуть шею и осмотреться кругом, но рука на моей шее удерживала меня на месте. Интенсивное внимание Эйдена будто прожигало мою кожу, проходило сквозь кальций моих костей прямиком во всю мою суть. Пока большим пальцем он поглаживал круговыми движениями мою шею, его ноздри раздувались, а мои ноги немели.

— Причинить боль могут лишь те люди, которым мы это позволяем, Ван. Ты сама сказала — этот парень меня не знает. Всю свою жизнь я беспокоился лишь о том, что думают обо мне четыре человека. И я не парюсь о каком-то неизвестном, сидящем там, понимаешь меня?

Он передвинул руку и скользнул ею мне за ухо, поглаживая. Его пальцы были сухими и мозолистыми, и, вероятно, это было самое интимное, что мне когда-либо делали.