Винный склад

— Презирай меня, сколько хочешь: молодежь не понимаетъ нѣкоторыхъ вещей; вамъ не трудно сохранить себя чистыми, и отъ этого никто не пострадаетъ, кромѣ васъ самихъ… Притомъ же, другъ мой, я ни мало не раскаиваюсь въ такъ называемомъ моемъ ренегатствѣ. Вѣдъ я разочарованный… Жертвовать собой для народа?… Стоитъ онъ этого!.. Я половину своей жизни провелъ бѣснуясъ отъ голода и ожидая la gorda[4]. Ну, скажи-ка мнѣ по правдѣ, когда на самомъ дѣлѣ возставала наша страна? когда у насъ была революція? Единственная, настоящая, произошла въ 1808 г., и если тогда страна возстала, то оттого лишь, что у нея отняли нѣсколькихъ принцевъ и инфантовъ, — глупцовъ по рожденію и злыдней по наслѣдственному инстинкту. А народъ проливалъ свою кровь, чтобы вернуть себѣ этихъ господъ, отблагодарившихъ его за столь многія жертвы, посылая однихъ въ тюрьму и вздергивая другихъ на висѣлицы. Чудесный народъ! Иди и жертвуй собой, ожидая чего-либо отъ него. Послѣ того у насъ уже не было больше революцій, а только одни лишь военные пронунсіаменто, или мятежи изъ-за улучшенія положенія и личнаго антагонизма, которые, если и привели къ чему-нибудъ, то лишь только косвенно, оттого, что ими завладѣвало общественное мнѣніе. А такъ какъ теперь генералы не дѣлаютъ возстаній, потому что у нихъ есть все, что они желаютъ, и правители, наученные исторіей, стараются обласкатъ ихъ, — революція кончялась… Тѣ, которые работаютъ для нея, утомляются и мучаются съ такимъ же успѣхомъ, какъ еслибъ они набирали воду въ корзинахъ изъ ковыля. Привѣтствую героевъ съ порога моего убѣжища!.. Но не сдѣлаю ни шага, чтобы идти заодно съ ними… Я не принадлежу въ ихъ славному отряду; я — птица домашняя, спокойная и хорошо откормленная, и не раскаиваюсь въ этомъ, когда вижу моего стараго товарища, Фернандо Сальватьерру, друга твоего отца, одѣтаго по зимнему лѣтомъ, и по лѣтнему зимой, питающагося однимъ лишь хлѣбомъ и сыромъ, имѣющаго камеру, приберегаемую для него во всѣхъ тюрьмахъ Испаніи и притѣсняемаго на каждомъ шагу полиціей… Что-жъ, — великолѣпно! Газеты печатаютъ имя героя, бытъ можетъ, исторія упомянетъ о немъ, но я предпочитаю свой столъ въ конторѣ, свое кресло, напоминающее мнѣ кресло канониковъ, и великодушіе дона-Пабло, который щедръ какъ принцъ съ умѣющими восхвалять его.

Ферминъ, оскорбленный ироническимъ тономъ, которымъ этотъ побѣжденный жизнью, довольный своимъ рабствомъ, говорилъ только что о Сальватьеррѣ, собрался было отвѣчатъ ему, какъ вдругъ на эспланадѣ раздался властный голосъ Дюпона, и приказчикъ громко захлопалъ въ ладоши, созывая рабочихъ.

Колоколъ посылалъ въ пространство послѣдній, третій свой ударъ. Обѣдня должна была немедленно начаться. Донъ-Пабло, стоя на ступеняхъ лѣстницы, охватилъ взглядомъ все свое стадо и поспѣшно вошелъ въ часовню, такъ какъ рѣшилъ для назиданія виноградарей помогать священнику при службѣ.

Толпа работниковъ наполнила часовню, и стояла тамъ съ видомъ, отнимающимъ по временамъ у Дюпона всякую надежду, что эти люди чувствуютъ благодарность къ нему за его заботы о спасеніи ихъ душъ.

По близости къ алтарю возсѣдали на алыхъ креслахъ дамы семейства Дюпоновъ, а позади нихъ — родственники и служащіе конторы. Алтаръ былъ украшенъ горными растеніями и цвѣтами изъ оранжерей Дюпоновъ. Острое благоуханіе лѣсныхъ растеній смѣшивалось съ запахомъ утомленныхъ и потныхъ тѣлъ, выдѣляемымъ скопищемъ поденщиковъ.

Время отъ времени Марія де-ла-Лусъ бросала кухню, чтобы подбѣжатъ къ дверямъ церкви и послушать капельку обѣдни. Поднявшись на цыпочки, она поверхъ всѣхъ головъ устремляла глаза свои на Рафаэля, стоявшаго рядомъ съ приказчикомъ на ступеняхъ, которыя вели къ алтарю, составляя такимъ образомъ точно живую ограду между господами и бѣдными людьми.

Луисъ Дюпонъ, стоявшій позади кресла тетки своей, увидавъ Марію де-ла-Лусъ, началъ дѣлать ей разные знаки и даже угрожалъ ей пальцемъ! Ахъ, проклятый бездѣльникъ! Онъ остался все тѣмъ же. До начала обѣдни Луисъ вертѣлся на кухнѣ, надоѣдая ей своими шутками, словно еще продолжались ихъ дѣтскія игры. Время отъ времени она была вынуждена полушутя, полусерьезно угрожать ему за то, что онъ давалъ волю своимъ рукамъ.

Но Марія де-ла-Лусъ не могла оставатъся долго у дверей церкви. Служащіе на кухнѣ поминутно звали ее, не находя самыхъ нужныхъ предметовъ для своего кухоннаго дѣла.

Обѣдня подвигалась впередъ. Сеньора вдова Дюпонъ умилялась при видѣ смиренія и христіанской кротости, съ которыми ея Пабло носилъ съ мѣста на мѣсто требникъ, или бралъ въ руки церковную утварь.

Первый милліонеръ во всей округѣ подаетъ бѣднякамъ такой примѣръ смиренія передъ лицомъ священнослужителя Божьяго, замѣняя собой дьячка при отцѣ Урисабала! Еслибъ всѣ богатые поступали такимъ же образомъ, работники, чувствующіе лишь ненависть и желаніе мести, смотрѣли бы на вещи иначе. И взволнованная величіемъ души своего сына, донья-Эльвира опускала глаза, вздыхая, близкая къ тому, чтобы расплакаться…