Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи

Мы были угрюмый, скрытный народ, обуянный множеством скорбей, – мы, обитавшие под этим небом извечного полумрака, пронизанного высящимися гробницами и обелисками былых эпох. В крови у нас стыл холод древней ночи времени, пульс сбоил в крадущемся предзнании медленной Леты. Над нашими дворами и полями, подобно незримым ленивым вампирам, рожденным в мавзолеях, взмывали и кружили черные часы, с крылами, источавшими пагубную истому, что возникает из темного горя и отчаяния погибших эпох. Самые небеса были отягощены унынием, и мы дышали под ними, точно в усыпальнице, навеки замурованные в стоялой атмосфере гнили и медленного разложения, во тьме, проницаемой лишь для всепожирающих червей.

Жили мы смутно и любили точно во сне – в тусклом, мистическом сне, что витает на грани бездонного забвения. К нашим женщинам с их блеклой, фантомной красотой мы испытывали то же самое желание, что, должно быть, влечет мертвецов к призрачным лилиям на лугах Гадеса. Дни свои мы проводили, скитаясь по руинам заброшенных, забытых городов, чьи дворцы из узорной меди и улицы, проложенные меж рядов обелисков чеканного золота, лежали тусклые и жуткие под лучами мертвого света или навеки утонули в морях стоялой тени; городов, чьи просторные, железновыстроенные храмы все еще хранили сумрак первозданного таинства и благоговения, из которого подобия богов, много веков как забытых, взирали неизменными очами на лишенные надежды небеса и видели там тьму кромешную, полное забвение. Спустя рукава мы ухаживали за своими садами, где седые лилии источали некромантический аромат: он имел силу пробуждать для нас мертвецов и призрачные сны о прошлом. Или же, скитаясь истлевшими полями, где царила вечная осень, мы искали редкие, таинственные иммортели с темными листьями и белесыми лепестками, что распускались под сенью ив с их вуалью поникшей листвой; или плакали над сладкой, напитанной забвением росой у текучего безмолвия вод Ахерона.

А потом мы умерли, один за другим, и канули в пыли времен. Годы были для нас не более чем шествием теней, и сама смерть была лишь переходом сумерек в ночь.

Планета мертвых

I

По профессии Фрэнсис Мельхиор был антикваром, по призванию же – астрономом. Таким образом он умудрялся если и не полностью удовлетворить, то по крайней мере отчасти унять обе потребности, свойственные довольно сложному и необычному характеру. Профессия позволяла ему в полной мере утолить жадность до всего, что осталось погребенным среди траурных теней мертвых эпох в тусклом янтарном сиянии давно закатившихся солнц, всего, что хранило в себе не поддающиеся разгадке тайны ушедших времен. Призвание же давало ему возможность проложить путь к экзотическим мирам далекого космоса, где только и могли обрести свободу его фантазии и воплотиться мечты. Мельхиор относился к числу тех, кто с первого дня жизни питал неизлечимое отвращение ко всему, что его окружало здесь и сейчас; он поистине упивался забвением, не в силах забыть трансцендентную красоту иных миров и эпох, откуда он был изгнан, родившись в человеческом теле, и порой с исчезающих в тумане берегов утерянных владений к нему возвращались беспокойные мысли и неутолимые желания. Для таких, как он, Земля чересчур тесна, а отпущенное для жизни время слишком коротко. Везде он видел вокруг себя лишь пустоту и бесплодие, и уделом его становилась нескончаемая скука.

Воистину удивительно, что при подобной предрасположенности, обычно не способствующей деловой хватке, в своем занятии Мельхиор вполне преуспевал. Питая любовь к древностям, редким вазам, картинам, мебели, драгоценностям, идолам и статуям, он скорее готов был покупать, чем продавать, и сделки его зачастую становились поводом для тайной душевной боли и сожалений. И тем не менее ему все же удалось обеспечить себе определенную степень финансового комфорта. По природе своей он был одиночкой, и большинство окружающих считали его чудаком. Его никогда не привлекала женитьба, не было у него и близких друзей, а равно и многих интересов, которые, с точки зрения рядового гражданина, должны быть у нормального человека.