Вино из одуванчиков

Они сидели, поглощая сэндвичи с ветчиной, свежую клубнику и вощеные апельсины. Мистер Тридден рассказывал, как здесь все было двадцать лет назад. По вечерам на разукрашенной сцене играл оркестр, музыканты дули в медные рожки, полный дирижер разбрасывал пот с палочки, дети и светлячки носились по зеленым травам, дамы в длинных платьях носили высокие прически «помпадур» и ходили по деревянным настилам-ксилофонам с джентльменами в удушающих воротниках. Время превратило настилы в труху. Озеро пребывало в тишине, синеве и покое. Рыбы бороздили яркие водоросли, а кондуктор все бормотал и бормотал, и детям показалось, что они очутились в другом году в компании чудесно помолодевшего мистера Триддена с глазами, горящими, как лампочки, искрящимися электричеством. Денек выдался несуетливый и непринужденный. Никто никуда не спешил. Со всех сторон лес. Солнце застыло в одной точке, а голос мистера Триддена то поднимался, то опускался, спица-стрекоза пронизывала воздух, вышивая в нем золотистые и невидимые узоры. Пчела устроилась на подсолнухе, не переставая гудеть. Трамвай застыл, как околдованный органчик-калиопа, вспыхивая там, где на него падали лучи солнца.

По небу с криком пролетела гагара.

Кто-то поежился.

Мистер Тридден натянул свои рукавицы.

– Пора отправляться. А то ваши родители заподозрят, что я похитил вас навсегда.

В трамвае стояла тишина и прохладный полумрак, словно в кафе-мороженом. Шурша зеленой бархатистой кожей, притихшая детвора опустила сиденья и уселась спиной к спокойному озеру, покинутой сцене и доскам, которые издавали музыкальные звуки, если пройтись по ним к берегу навстречу другим землям.

Дзинь! Раздался нежный звон, вызванный ногой мистера Триддена, и они поплыли домой по покинутым солнцем лугам с увядшими цветами, по лесам, навстречу городу, который, казалось, сдавил бока трамваю своим кирпичом, асфальтом и древесиной, когда мистер Тридден остановился, чтобы высадить ребятишек на тенистой улице.

Чарли и Дуглас вылезли последними и стояли около высунутого языка трамвая – складной подножки, вдыхая электричество, наблюдая за перчатками мистера Триддена на латунных рычагах.

Дуглас провел пальцами по зеленому речному мху, посмотрел на серебро, медь, винного цвета потолок.

– Что ж, еще раз до свидания, мистер Тридден.

– До свидания, мальчики.

– Увидимся, мистер Тридден.

– До встречи.

В воздухе раздался легкий вздох. Дверца захлопнулась, втянув свой рифленый язычок. Трамвай медленно отплыл навстречу вечеру, ярче солнца и мандаринов, в сиянии золота и лимона, завернул за угол вдалеке и пропал из виду, исчез.

– Школьные автобусы!

Чарли подошел к бордюру.

– Теперь уже и в школу не опоздаешь. Прямо с порога забирать будут. Так и проживешь всю жизнь без опозданий. Дуг, это же какой-то кошмар, ты только подумай!

Но Дуглас стоял на лужайке, рисуя в своем воображении завтрашний день, когда придут люди и зальют серебристые рельсы горячим битумом, и никому в голову не придет, что здесь когда-то бегал трамвай. Он знал, что понадобится уйма лет, чтобы забыть про рельсы, как бы глубоко они ни были погребены. Однажды осенним, весенним или зимним утром он проснется и, даже не подходя к окну, просто лежа в тепле и уюте своей постели, расслышит его, еле-еле, далеко-далеко.

И за поворотом утренней улицы, между стройными рядами вязов, платанов и кленов, в тиши перед началом дня, у своего дома он услышит знакомые звуки, словно тиканье часов, громыхание дюжины железных бочек, гудение одной-единственной гигантской стрекозы на рассвете. Как карусель, как электрическое завихрение, цвета синей молнии, приближающееся, нагрянувшее и промчавшееся. Перезвон трамвая! Словно кран с газировкой шипел, когда выпускалась и складывалась подножка, и в своих грезах он снова пускался в плавание по утаенной и захороненной дороге к утаенной и захороненной цели…

* * *

– Сыграем в «выбей банку» после ужина? – предложил Чарли.

– Еще как сыграем! – подхватил Дуглас.

XVIII

Обстоятельства жизни Джона Хаффа, двенадцати лет от роду, излагать просто и недолго. Ни один индеец племени чокто или чероки не сравнился бы с ним в искусстве чтения следов. Он мог сигануть с верхотуры, как шимпанзе с лианы. Он умел задержать дыхание под водой аж на две минуты. Он умел нырнуть в одном месте и всплыть в пятидесяти ярдах ниже по течению. Он отбивал бейсбольные мячи прямиком в яблоню, вытрясая из нее целый урожай яблок. Он, как никто другой в нашей ватаге, умел перемахивать через шестифутовые садовые ограды, вскарабкиваться на ветки и спускаться с богатой добычей персиков, напиханной под рубашку. Он бегал и смеялся. Сидел непринужденно. Не задирался. Не вредничал. У него были темные курчавые волосы и зубы белые, как сливки. Он знал наизусть все ковбойские песни и готов был научить кого угодно, стоило лишь попросить. Он знал названия всех полевых цветов, знал, когда восходит и заходит луна, когда начинаются и кончаются отливы. Он был единственным божеством ХХ века, которого Дуглас Сполдинг знавал в Гринтауне, штат Иллинойс.