Вино одиночества

Чрезмерное чтение порой действовало на Элен как тяжелое похмелье. Однако оставаться без дела в комнате для занятий, сидя напротив молча качающей головой мадемуазель Роз, было выше ее сил... Несколько минут она следила взглядом за ее немолодыми ловкими руками, всегда занятыми шитьем, но понемногу желание двигаться, сменить обстановку заставляло ее уйти из комнаты. Мадемуазель Роз так постарела с тех пор, как началась война... Вот уже три года, как она не получала вестей от родственников и брата, которого называла «малыш» или «малыш Марсель», потому что он был рожден от второго брака ее отца. В начале 1914 года он пропал без вести где-то в Вогезах. Друзей в Санкт-Петербурге у нее не было, по-русски она не говорила, хотя жила в этой стране вот уже целых пятнадцать лет. Все причиняло ей душевную боль. Элен была смыслом ее жизни, но теперь она выросла и больше нуждалась в понимании, чем в уходе... Мадемуазель Роз всегда считала ее ребенком, кроме того, она была слишком сдержанна, чтобы постараться заслужить доверие Элен, которого та никому не оказывала... Девочка ревностно охраняла свой внутренний мир. Она упорно скрывала его от всех, даже от той, кого любила больше всех на свете. Но крепче всего их объединял страх, о котором они даже не осмеливались говорить, — страх, что мадемуазель Роз уволят. Все могло случиться... Их жизни зависели от простого каприза, вспышки гнева Беллы или злой насмешки Макса. Ни разу Элен не вздохнула свободно за все эти убийственные годы, ни разу она не заснула спокойным и безмятежным сном. Днем мадемуазель Роз водила Элен на мессу в собор Нотр-Дам де Франс, где французский священник рассказывал детям, родившимся в других странах, о Франции, о войне, молился о тех, «кто при смерти, за путешественников, за павших на поле боя солдат...».

«Нам здесь хорошо», — думала Элен, глядя на огонек двух тоненьких свечек, зажженных перед образом Девы Марии, и слушая, как в ритм пению медленно стекают и падают на плиточный пол, точно слезы, капли воска. Она закрывала глаза. Дома Белла говорила, пожимая плечами:

— Твоя мадемуазель становится святошей... Этого еще не хватало...

В церкви Элен ни о чем не тревожилась, ни о чем не думала, а просто предавалась умиротворяющим мечтам, но, как только переступала порог, как только оказывалась на темной улице, как только начинала шагать вдоль мрачного зловонного канала, сердце ее вновь сжималось от смертельной тоски.

Иногда мадемуазель Роз с удивлением осматривалась вокруг, словно очнувшись от сна. Порой она невнятно шептала какие-то слова, и Элен с нетерпением кричала: «Ну что вы такое говорите?» Тогда она вздрагивала, медленно отводя свои большие впалые глаза, и тихонько отвечала:

— Ничего, Элен.

Жалость, наполнявшая сердце Элен, не смягчала ее, а, наоборот, сердила и лежала камнем у нее на сердце. Она с отчаянием думала: «Я становлюсь такой же злой, как и все...»

Однажды Элен долго рассматривала свое отражение в зеркалах гостиной, куда проникал свет из-под дверей соседнего кабинета. Ее темное платье, на которое ложились черные тени от красивой деревянной обшивки на стенах, охватывающий тонкую смуглую шею тугой квадратный воротничок, золотая цепочка с голубым эмалированным медальончиком были для Элен единственными «внешними» признаками ее богатства. Каким скучным оно казалось ей... Она считала себя несчастной, потому что ее одевали, как маленькую девочку, в короткие юбочки и завивали ей локоны, тогда как в России в четырнадцать лет ты уже женщина...

«На что я жалуюсь?.. — думала она. — Я такая же, как все. В каждом доме живут жены, изменяющие вечно занятым и думающим только о деньгах мужьям, несчастные дети... Говорят, когда у вас есть деньги, вам все приятно, все по душе, все ладится. У меня есть деньги, я здорова... но мне так скучно...»

Как-то вечером Шестов застал ее перед зеркалом и подошел к ней; он был пьян; с улыбкой посмотрев на обращенное к нему худенькое личико, он сказал:

— Какие красивые глазки...

Элен видела, что Шестов пьян и, хуже того, заслуживал презрения, потому что продавал свою страну тому, кто больше за нее предложит, но он был первым мужчиной, который посмотрел на нее... она не могла объяснить, как именно... это был первый мужской взгляд, который она почувствовала на себе; он посмотрел на ее маленькую, едва наметившуюся грудь, чуть заметную под платьем. Взгляд его долго искал нежную впадинку на худом, по-детски угловатом плече; взяв руку девочки, он поцеловал ее и вышел. В ту ночь впервые в жизни Элен не спала, мучаясь и сгорая от стыда, до боли испытывая неловкость, но вместе с тем и гордость, вновь чувствуя на себе этот тяжелый, нахальный мужской взгляд. Однако с того дня Шестов все больше и больше внушал ей страх, и она как могла избегала его.

В один из вечеров Элен увидала бродившие по улицам города группы женщин, которые просили хлеба. Они несли развевающееся на ветру полотнище, и, хотя их было много, это был не протест, а лишь робкая, тихая мольба:

— Хлеба, хлеба, мы хотим хлеба...