Вино в потоке образов

В большинстве случаев надпись читаема и слова певца имеют смысл. На медальоне чаши [99][275] мы видим пирующего юношу; он полулежит, в правой, вытянутой вперед руке он держит миртовую ветвь и поет: pilekai, «люблю и…».[276] Траектория его песни идет ото рта к руке, написано только самое начало – два первых слова. За счет этого создается удвоенный динамический эффект: из-за расположения надписи кажется, что слова исходят из уст певца, из-за того, что надпись прервана, кажется, что слова произносятся в данный момент. Жест юного симпосиаста – весьма характерный жест для коллективных исполнительских практик, принятых на пиру. Известно, что пирующие в некотором роде принимали друг у друга эстафету, «передавали справа налево миртовую ветвь[277]» и пели по очереди на заданную тему или же подхватывали песню, начатую соседом. Эту форму пения называли словом scolion, которое указывает на ее извилистость, пение по очереди.[278]

Среди песенных отрывков, с которыми нас таким образом знакомят сосуды, встречаются обращения к богам. На фрагменте чаши [100][279] бородатый симпосиаст запевает: opollon, «о Аполлон». Перед ним, в поле изображения, висит щит, украшенный изображением птицы, и поножи; в этот период доспехи на пиру изображаются редко; но они упоминаются в отрывке из Алкея, где поэт призывает к воинской отваге.[280] Обращение к Аполлону сходно с тем, что, к примеру, появляется в начале платоновского «Пира»:

– Затем, – продолжал Аристодем, – после того как Сократ возлег и все поужинали, они совершили возлияния, спели хвалу богу [Аполлону], исполнили все, что полагается, и приступили к вину.[281]

Так же и Феогнид упоминает Зевса Олимпийского и Аполлона, бога симпосия.

Зевс, живущий в эфире, пусть держит над городом этим
К нашему благу всегда правую руку свою
Пусть охраняют нас и другие блаженные боги
Ты же, о бог Аполлон, ум наш исправь и язык
Пусть форминга и флейта священный напев заиграют,
Мы же, во славу богов должный исполнив обряд,
Пить вино и вести приятные всем разговоры
Будем, ничуть не боясь мидян, идущих войной[282]

101. Краснофигурная чаша, Дурис, ок 480 г.

102 Краснофигурная чаша, ок 460 г.

103. Краснофигурная амфора; Евфроний; ок. 520 г.

Обращение, пусть и краткое, к Аполлону на этом изображении напоминает о ритуальном измерении симпосия.

Другие высказывания носят профанный характер. Так, бородатый пирующий с чашей в руке поет: oudunamou, «нет, я не могу…» [101];[283] фраза не закончена и что, собственно, не в состоянии сделать пирующий, понять невозможно. С этим изображением сопоставляли несколько строк из Феогнида, где поэт сетует на то, что не может больше петь, потому что выпил лишнего; однако можно при думать еще множество других вариантов завершения этой подвешенной, незаконченной фразы. Примечательна поза пирующего: голова откинута назад, правая рука поднята так, чтобы грудь оставалась открытой и горло не чувствовало стеснения. Запрокинутый назад затылок представляется характерным для дионисийского экстаза жестом; он встречается у Еврипида в «Вакханках», в речи, которую произносит хор:

Суждено ли нам наконец выступать легкой ногой во всенощных хороводах, резвясь в вакхическом веселье и закидывая голову навстречу влажному ночному ветру?[284]

А еще у Пиндара в описании праздника Диониса:

…и безумные «алала!» с запрокинутыми головами…[285]

Такое положение головы позволяет певцу петь под флейту в полный голос.[286]

Этот жест мы видим и у другого симпосиаста [102];[287] вскинув кверху бороду, он восклицает: о paidon kailiste, «о, прекраснейший из мальчиков». И снова фраза появляется изо рта певца и идет дугой вдоль линии медальона, словно бы заполняя своим звучанием все пространство изображения. В левой руке мужчина держит кроталы, а правой гладит зайца. Это ручное животное взрослые мужи дарят, среди прочего, мальчикам, красотой которых восхищаются.[288] Жест, направленный на любовника, замещен здесь жестом, направленным на животное, и прокомментирован в песне, где говорится о несравненной красоте юноши, совсем как в стихах Феогнида: