Виноградники ночи

— Я слышала выстрелы Что-то случилось?

— Да…

Снял шляпу, швырнул на пол.

— Хотел пойти в Старый город. Укрыться в монастыре.

— И почему же не пошел?

Нервно хохотнул.

— Не с чем… Хотел явиться с подарком. А его уже нет.

Развел руками.

— А подарочка-то и нет!

Прошла на кухню. Вернулась со стаканом воды.

— Пей.

— Зачем это?

— Я говорю, пей!

Взял стакан подрагивающими пальцами. Осушил в несколько глотков. Откинулся на спинку дивана. Прикрыл глаза.

Села рядом.

— Так что же произошло?

— Мы хотели совершить акцию… в ресторане «Семирамис»… когда они праздновали свое Рождество… Это там, в Мошаве Яванит… Наверху.

— Да-да… И что? Сорвалось?

— Нас предали!

Разжала его сведенные пальцы, взяла стакан.

— Ты знаешь, кто?

Выпрямился, взглянул в упор.

— Да!.. Но как они узнали и про документ?

Поднялась, поставила стакан на стол.

— И что ты намереваешься делать?

— Не знаю…

Снова села рядом. Положила руку на его плечо.

— Послушай меня… Уезжай. И поскорей. Не надо отвечать ударом на удар.

— Почему?

— Потому что ты устал… Очень устал. Я даже думаю, что все эти игры не для тебя.

— Я не могу вот так просто — уехать…

Повернул к ней погасшее лицо.

— Как я ненавижу этот город! Здесь каждый норовит ударить в спину…

— Это Восток.

— Именно!.. Но ведь есть еще Европа… Правда?

Провела ладонью по его волосам.

— Какой же ты еще маленький!

— Почему?

— Потому, что ты хочешь убежать от самого себя.

— А ты разве не хочешь?

Отдернула руку. Встала. Прошла в спальню. Вернулась с подушкой и пледом. Сложила на диван.

— Отоспись. А завтра видно будет.

— Это вечное завтра, завтра, завтра… Как там у…

— У кого?

Но он уже спал, свесив голову на грудь.

Я не смог дозвониться до нее — ни утром, ни вечером. Обычно она выходила гулять перед сном: делала круг, подолгу отдыхая на расставленных по периметру двора скамейках. Но к девяти она должна была прийти. Я звонил снова и снова — она не отзывалась. Потом начались короткие гудки, словно она без устали разговаривала с кем-то…

Я вызвал такси, и уже через полчаса своим ключом открыл дверь ее квартиры. Было темно.

— Мама! — сказал я, — мама!

И зажег свет.

Она лежала на диване; испуганно смотрела на меня.

— Господи, — выдохнула она. — Как хорошо, что ты приехал! Ничего не понимаю… Ужасная слабость!

На полу рядом с диваном лежала телефонная трубка. Я поднял ее, положил на рычаг. В квартире, как всегда, было прибрано и чисто, и лишь она сама, беспомощно распластавшаяся на съехавшей на бок подушке, нарушала эту чистоту.

— Надо ехать в больницу.

— Ты думаешь?! Может, обойдется?

— Я не могу подвергать тебя риску и оставлять дома на ночь.

— Не знаю… Не знаю… Но у меня нет направления!

— Я уверен, что тебя оставят.

— А я нет!

— Ты просто боишься. Ей-богу, ты ведешь себя как маленький ребенок!

— Ладно… Не сердись…

Я приподнял ее, она опустила ноги. Я принес ей платье из спальни, она сняла халат, кое-как втиснулась в платье, и я расправил его на бедрах и коленях. У нее было гладкое молочно-белое тело женщины, всю жизнь тщательно следившей за собой.

— Лучше бы ты был девочкой.

— Что поделать…

— Должна была родиться девочка… Ей бы сейчас было… да, она была бы моложе тебя… восемь лет… на восемь… да-да!

Она разговаривала тревожно и быстро, спотыкалась; не доканчивая одно предложение, начинала другое… Но глаза были все те же: большие, немигающие, и ничто не отражалось в их темной глубине.

А про девочку я уже слышал не раз. Даже вспомнил, как ездил с отцом в какой-то роддом в Сокольниках. Мы оставляли передачу санитарке, выходили во двор, заглядывали в окна… «Вон, вон, видишь маму?» — говорил отец, и указывал пальцем куда-то вверх. Но я видел за стеклом только серый размытый профиль. Было много снега, и сильный ветер морозил щеки, когда мы шли назад, к метро.

Под ее неумолчное тревожное верещанье я собрал пакет с бельем, положил в сумку документы и паспорт. Вызвал такси. Я едва оторвал от дивана ее округлое маленькое тело; дотащились до двери. Я погасил свет и закрыл дверь.

…Снова ударили колокола. Яков поднял голову от книги и взглянул в окно: день стоял молочно-белый, над городом летели растрепанные облака, и в их разрывах проступала — исчезла, и снова появлялась синева. Вот уже несколько дней колокола не умолкали; бодро и радостно гремели, перебивали, заглушая друг друга. Одно Рождество спешило на смену другому, будто Он мог дважды явиться в мир в течение двух недель. И это никого не удивляло.

Но я неправ: вот ведь, Яков поднял голову от книги — и прислушался, и удивился… Человеку, находящемуся в центре событий, не пристало удивляться, но книга была о других временах и других людях, и, оторвавшись от нее, Яков — вдруг — вернулся в свой век.