Ван Хутен!
Я хороший человек, но дерьмовый писатель. Вы дерьмовый человек, но хороший писатель. Из нас получится отличная команда. Я не желаю у вас одалживаться, но если у вас есть время — а насколько я видел, времени у вас хоть отбавляй, — хочу поинтересоваться, не напишете ли вы надгробное слово для Хейзел? У меня есть записки и наброски, так не могли бы вы соединить отрывки в нечто связное, как-то обработать или даже просто сказать мне, где я должен выразиться иначе?
С Хейзел дело вот в чем. Почти каждый одержим идеей оставить свой след в истории. Завещать наследство. Остаться в памяти. Все мы хотим, чтобы нас помнили. Я не исключение. Меньше всего на свете я хочу стать очередной забытой жертвой в древней и бесславной войне с раком.
Я хочу оставить свой след.
Но, ван Хутен, следы, которые оставляют люди, часто оказываются шрамами. Строишь огромный мини-молл, или совершаешь государственный переворот, или пытаешься стать рок-звездой и думаешь: «Теперь меня запомнят», но а) тебя не помнят и б) все, что после тебя осталось, напоминает безобразные шрамы. Переворот оборачивается диктатурой, мини-молл оказывается убыточным.
(Может, я и не совсем дерьмовый писака, но я не умею связно излагать, ван Хутен. Мои мысли — звезды, которые я не способен объединить в созвездия.)
Мы подобны своре псов, мочащихся на пожарные гидранты. Мы отравляем грунтовые воды нашей ядовитой мочой, метим все как собственность в нелепой попытке пережить собственную смерть. Я не могу перестать мочиться на пожарные гидранты. Я знаю, что это глупо и бесполезно — эпически бесполезно в моем теперешнем состоянии, — но я животное, как все остальные.
Хейзел иная. У нее легкая походка, старик. Она легко ступает по земле. Хейзел знает истину: у нас столько же возможности навредить Вселенной, как и помочь ей, причем маловероятно, чтобы нам удалось первое или второе.
Люди говорят — жаль, что она оставит после себя не такой масштабный шрам и немногие будут ее помнить, что ее любили хоть и глубоко, но недолго. Но это не печаль, ван Хутен. Это торжество. Это героика. Разве не в этом подлинный героизм? Как там в клятве Гиппократа, первая заповедь — не навреди?
Настоящие герои — это не те, кто действует; настоящие герои — это те, кто все замечает. Тип, придумавший прививку от оспы, на самом деле ничего не изобретал. Он просто заметил, что люди, перенесшие коровью оспу, не болеют настоящей.
Спалившись на позитронном сканировании, я тайком пробрался в палату интенсивной терапии и увидел Хейзел, когда она лежала без сознания. Я прошел за спиной медсестры с бейджем, и добрых десять минут меня не замечали. Я думал, что она умрет, и я не успею ей сказать, что я тоже умираю. Это было невыносимо: несмолкаемые механические звуки приборов в интенсивной терапии. Из ее груди капала эта темная раковая жидкость. Глаза закрыты. Интубирована. Но рука по-прежнему была ее рукой, теплой, с ногтями, покрытыми темно-синим, почти черным лаком, и я держал ее за руку, пытаясь представить себе мир без нас, и на секунду во мне, таком порядочном, родилась надежда, что Хейзел умрет, не узнав, что я тоже умираю. Но я тут же захотел, чтобы она еще пожила и мы успели влюбиться. Полагаю, я реализовал свое желание. Оставил мой шрам.
Вошел медбрат и велел мне выйти, потому что посетителям сюда нельзя. Я спросил, каков прогноз, и он сказал: «Пока отек продолжается». Вода. Благословение пустыни, проклятие океана.
Что еще? Она такая красивая. На нее невозможно наглядеться. Не нужно волноваться, что она умнее меня: я и так знаю, что умнее. Она забавная и никогда не бывает злой. Я люблю ее. Мне так повезло, что я люблю ее, ван Хутен. В этом мире мы не выбираем, будет нам больно или нет, старик, но вы умеете сказать пару слов тому, кто делает нам больно. Я своим выбором доволен. Надеюсь, она тоже.
