Виновник завтрашнего дня (СИ)

— Я всего лишь хочу, чтобы животных перевезли на их законное место. Не вижу в этом ничего криминального.

Вика уже открыла рот, собираясь выплеснуть очередную порцию язвительных замечаний, как ей помешал прозвучавший из кабинета голос.

— Влада, подойди-ка сюда!

Ой, что сейчас будет-то.

На ватных ногах проковыляла в кабинет, мысленно попрощавшись с немеченой вечеринкой.

— Здравствуйте, Павел Олегович, — расправила плечи, решив не пасовать перед авторитетом. Пуганые уже. В целом, как человек, Скибинский мне нравился. В его живых чёрных глазах даже в шестьдесят восемь лет плескался тонких ум и способность к решениям самых сложных логических задач. Массивный подбородок и высокий лоб сглаживали обманчиво-мягкие черты лица, словно предостерегая: перед вами отнюдь не добрый дедушка, а влиятельный председатель конгломерата. Что-что, а о его силе и влиянии я была хорошо наслышана. — Если вы позвали меня насчёт сегодняшнего митинга, — продолжила, выдержав с вызовом тяжелый взгляд, — то я не собираюсь оправдываться.

— А я и не требую, — произнес спокойно, откинувшись на спинку кресла. — Наоборот, ценю твое рвение к подобным вещам. Призвать чиновника к ответу публично не каждый осмелится, а вы молодцы. Я тоже в свое время много чего отстаивал прилюдно, а потом понял, что по-тихому тоже можно. Понимаешь, да? — придавил взглядом, поглаживая аккуратную, полностью седую бородку.

— Понимаю, — даже не моргнула, хотя сцепленные за спиной пальцы практически онемели от усилия выстоять, ни разу не вздрогнув.

— Это хорошо, что понимаешь, — улыбнулся, поправляя воротник рубашки. — Вот только самостоятельности твоей ещё рано проявляться. В свое время я пообещал Раисе, что пока ты не закончишь учёбу и не устроишься на работу — никакой самостоятельности. И поверь, я свое слово держу всегда. Поэтому… — от располагающей улыбки не осталось и следа, — больше никакой самодеятельности. Если кто-то обидел или расстроил — говоришь мне. Если в заднице зачесалось и захотелось продемонстрировать свою значимость — тоже говоришь мне. И пока ты живешь под моей крышей, таких «если» дохренища, запомнила?

Черт. Как же мне хотелось сказать, что нифига. Взбрыкнуть, фыркнуть, короче, тупонуть одним словом, но сдержалась. Непонятно как совладала со свойственным мне в больших масштабах упрямством и как можно приветливей улыбнулась:

— Конечно, Павел Олегович, всё запомнила.

— Умница, — снова оттепель на лице и величественный кивок в направлении двери, разрешающий удалиться восвояси.

Кажись, пронесло. Однако чувствовала себя первоклассницей, впервые получившей выговор за разбитое окно. Господи, поскорее бы окончить университет и слинять отсюда к едреной фене. Эх, мама-мама, лучше бы ты меня завещала тёть Любе.

Поднявшись к себе в комнату, не разуваясь, завалилась на кровать и уставилась в потолок.

В такие моменты накрывало с головой. Жутко не хватало мамы. Если бы она только была жива… Пускай тогда моя жизнь кардинально отличалась от этой; пускай я бы не ездила на дорогой машине, не одевалась в бутиках, ела обычный борщ, пользовалась дешевой косметикой, но блин, была бы самой счастливой. Я бы многое отдала за возможность уехать из этого города как можно дальше и не важно, как бы потом сложилась моя жизнь. Пофиг. Лишь бы не дышать с ними одним воздухом.

Мы с Викой такие разные. Нет ничего общего. Знаю, люди в горе сближаются, а мы, наоборот, отдалились. Порой мне казалось, что кроме Скибинского и Вани я никому не нужна. Не могу сказать, с чего всё началось. Может, со смерти Макса, может — мамы, может, так было всегда, простоя я не замечала. А может, всё началось с моего рождения?

Я поздний ребёнок. Мама родила меня в сорок два. После тяжелых родов у неё пошатнулось здоровье, возникли проблемы по гинекологии, потом и сердце забарахлило. Пока она была жива, мне и кривого слова никто не сказал, а вот после смерти посыпались непонятные намеки.

Конечно, я грузилась. Конечно, винила себя. И так было до тех пор, пока однажды, в одной из поездок в родной город, я не повстречала давнюю подружку Машутку Гончарову. После переезда к сестре мы стали мало общаться, потом наступил момент, что совсем перестали писать и звонить друг другу, потерявшись окончательно. Позже я узнала, что она переехала на другой конец города, и никто из соседей не был в курсе их нового адреса.

Только три года назад, проведывая могилу матери, мы случайно пересеклись взглядам на родительской субботе и тогда я поняла, что есть вещи пострашнее Викиных обвинений. Маша рассказала, как её избили, затем изнасиловали, бросив захлебываться кровью в своем же подъезде; как пережила реанимацию, потом — кому; как не могла ходить из-за опухоли на позвоночнике и как училась заново разговаривать. Девушка прошла через самый настоящий ад и всё же радовалась жизни, научив меня тому же.