Виновный

Велизар. Напрасно и я думал, что поднял до высот свободы униженное существо, привыкшее продавать свое тело! (Петринскому.) Ты прав, человече! Некоторым женщинам еще необходим суровый, железный кулак! (Глафире, печально.) Я тебе дал все: и свободу… и доверие… и обеспеченную жизнь… и верность… я верен всем, кто унижен прошлым! Тебе этого было мало? Зачем твоей продажной душе понадобился этот пятидесятилетний мужчина? (Указывает на Теодосия.)

Теодосий (громко и гневно). Прекрати оскорбления!

Велизар (резко поворачивается к Теодосию.) А ты? Как ты посмел? Чего прячешься? Подойди ко мне!

Теодосий (быстро подходит к нему). Ну, что?

Велизар (громко и взволнованно). Так! Теперь посмотри мне в глаза! Ты помнишь один июльский вечер пятнадцать лет назад? Мы прятались в каком-то винограднике, где у нас была явка! Пришел и ты, но агенты полиции тебя выследили и окружили нас. Началась перестрелка, тебя ранили в ногу. Ты убеждал меня уйти до того, как нагрянет полиция. Я отказался. Наступила ночь… время шло… была дорога каждая минута. Мне удалось вытащить тебя из кольца. Ты это помнишь?

Теодосий (глухо). Да, помню! Мы были едва знакомы. Но уже тогда чувство долга в тебе было очень сильно.

Велизар. О, не своди все к долгу. Я рисковал ради тебя жизнью не только из-за партийного долга. Я тебя уважал… я любил тебя! (После короткой паузы.) А помнишь, как пас арестовали и устроили очную ставку? Меня ввели в подвал, а ты лежал там, привязанный ремнями к тяжелой скамье. Тебя спросили, знаешь ли ты меня. Ты ответил, что в первый раз видишь. Тогда палач принялся тебя избивать. Ты только стонал, стиснув зубы, и снова и снова отвечал, что не знаешь меня! И так много раз. Палачи ничего не смогли от тебя добиться.

Теодосий (с трудом скрывает волнение). Я хотел сохранить свою жизнь, Велизар! Если бы я признался, что знаю тебя, меня бы уже не было на свете.

Велизар (горько). О-о-о! Только что выступал с апологией любви, а теперь все остальные чувства сводишь к нулю!

Теодосий. Да, любовь – такое чувство, которое стоит над многими другими.

Велизар (возмущенно). Даже над чувством, которое требует от нас солидарности и верности в борьбе? (Почти кричит.) Так?

Теодосий (гневно). Мы были солидарны и верпы в борьбе! Чего тебе еще? Борьба была не самоцелью, а средством для достижения человеческого счастья!

Велизар. Борьба продолжается!

Теодосий. А те, кто ее ведет, не имеют права на счастье? (С гневным криком.) Да?

Велизар. Они должны выполнить своп долг! Довести борьбу до конца и уже йотом думать о своем счастье!

Теодосий. Вот как? Значит, мы должны превратиться в отшельников и аскетов… в лицемеров, которые не видят красоты нового мира!

Велизар. Нет! Что бы ты ни говорил, ты никогда не сможешь оправдать свой поступок! Ты выдержал истязания в подвале, но не нашел в себе сил не посягнуть на жену друга. Этого не оправдать никакой моралью. Это унижает тебя самого.

Теодосий (глухо и печально, после долгой паузы). Да! Это единственное, в чем ты можешь меня обвинить! По я не знал любви! В детстве я помню только лишения, а молодость моя прошла в борьбе. Я должен был сам заботиться и о хлебе, и об образовании. (Петринскому.) Когда вы шли танцевать с девочками, я либо перекидывал уголь с улицы в подвал, либо бежал разносить листовки. Вы ведь ничего не знали обо мне, кроме того, что я из села. Ваши отцы были министры, торговцы, адвокаты… а мой – бедный, неграмотный крестьянин. Когда ты под влиянием странной нашей дружбы приглашал меня на гимназическую вечеринку в ваш богатый дом, я шел, несмотря на упреки комсомольцев гимназии. Для меня было удовольствием провести несколько часов, забившись в угол… созерцать картины… слушать музыку… любоваться нежной, светлой, целомудренной красотой девочек, которых вы приглашали. Я не испытывал зависти или ненависти, а только горькое чувство несправедливости! Твоя честная, на равных, дружба меня обезоруживала! А может быть, в душе бедного неотесанного деревенского парня было больше чувства красоты, чем у многих других на этих вечеринках.

Петринский (взволнованно). Да, да! Конечно. Ты запоминал и мог просвистать любую мелодию, которую хоть раз услышал на пианино! Это удивляло и мою мать!