— Он рассуждает последовательно, этот американский профессор, — сказал Хайншток, когда Шефольд на следующий же день сообщил ему о разговоре с Кимброу. — Он мыслит, конечно, категориями надстройки. Они это называют гуманитарной наукой. И тем не менее…
Для старого марксиста Венцеля Хайнштока характерно, что он реагирует на высказывание Уилера, в то время как замечание Кимброу об удовольствии вести войну он попросту игнорирует, так что даже не передает его Кэте Ленк, которая — это можно предположить — не раздумывая согласилась бы с утверждением человека из Джорджии.
Из разговора между Венцелем Хайнштоком и Кэте Ленк. Когда он объяснил ей теорию империализма, она возразила:
— Но здесь что-то не так. Капиталистические государства сегодня объединились с Советским Союзом, чтобы разбить Гитлера. То есть: монополистический капитализм вместе с социализмом против фашизма, представляющего собой, по твоим словам, не что иное, как форму государственного правления, к которой прибегают монополии, когда начинается экономический кризис.
— Эта война, — сказал Хайншток, — война душевнобольного.
Гитлер стал непригоден для капитализма. Он дискредитирует буржуазный общественный строй, слишком обнажает его основы.
Она была учительница немецкого языка, последнее место службы — гимназия Регино в Прюме. Ее шокировало слово «непригоден».
— Ты имеешь в виду «непереносим», — сказала она.
— Пусть так, — сказал он раздраженно.
— Это большая разница, — сказала она, — считают ли кого-то непригодным или этот кто-то стал непереносим. Для моего отца, например, Гитлер был непереносим.
Ее отец сумел даже сделать так, что ее освободили от дежурств в союзе германских девушек, позднее он посоветовал ей как-нибудь увильнуть от вступления в нацистский студенческий союз. Он был агентом фирмы, производившей металлообрабатывающие станки, то есть человеком, которого сама профессия заставляла прислушиваться к тому, что говорят вокруг, приноравливаться к самым разным людям, искать взаимопонимание не только на словах, но и на деле. При этом он вовсе не отличался терпимостью; в памяти Кэте он остался скорее человеком строгим, суховатым, полным скепсиса. Ее матери, наверно, не всегда было с ним легко; словно что-то призрачное было в нем, когда он, сутулый, уже почти горбатый, с газетой в руке шел по дому на Ханильвег в поисках сигары, забытой в одной из многочисленных пепельниц. Мать ее была стройная, темноволосая, красивая, всегда готовая рассмеяться.
Когда Кэте вспоминала своих родителей, ей трудно было представить себе, что действия главного монстра обнажали основы мышления обыкновенных бюргеров.
— Как бы то ни было, — заметил Хайншток, выслушав рассказ Шефольда о разговоре Кимброу с Уилером — или, может быть, заканчивая свою дискуссию с Кэте по поводу ленинского тезиса об империализме? — …Как бы то ни было, американцы вступили в войну только потому, что не хотели допустить, чтобы русские одни разбили Гитлера.
Инстинктивно отвергая фантазии Черчилля по поводу того, как бы он себя вел, если бы был немцем, Кимброу исходит вовсе не из личных соображений. Среди его предков нет немцев. О немецкой истории и культуре, или антикультуре, он знает мало. Фамилия его указывает на то, что он выходец из шотландских переселенцев.
Маленький городок Фарго находится, как уже отмечалось, на юге штата Джорджия. Штат Джорджия принадлежит к южным штатам США. Этой своей «принадлежностью к южным штатам» Кимброу мотивировал, почему, с его точки зрения, американцам «не следовало приходить сюда».
— Мы, жители южных штатов, считаем, что США не должны позволять втягивать себя в мировые распри, — сказал он однажды Шефольду. — Мы изоляционисты. Не знаю, почему мы изоляционисты. Возможно, просто потому, что янки — противники изоляционизма. Кроме того, мы демократы, — продолжал он. — Я родом из старой семьи демократов. В Фарго все голосовали за Рузвельта. Теперь мы очень разочарованы тем, что Рузвельт впутал нас в эту войну.
— А я не разочарован, — сказал Шефольд. — Не будь Рузвельта, Гитлер дожил бы до девяноста лет.
— Разделывайтесь со своим Гитлером сами! — сказал Кимброу, не грубо, но с холодностью юриста.
Шефольд не мог понять, почему именно этот изоляционист готов был пойти на определенный риск ради затеи Динклаге, в то время как вышестоящие офицеры, которые, вероятно, лучше разбирались в военных намерениях Рузвельта, начисто отклонили план майора.