Виолетта

Хосе Антонио мало занимался адвокатской практикой, но робкие местные полицейские, едва умевшие читать, этого не знали. Вскоре он появился в штрафном изоляторе, который представлял собой лачугу с клеткой, куда сажали заключенных. На нем были шляпа и галстук, в руке пустой, но внушительный черный портфель, а говорил он возмущенным и оскорбленным тоном. Он потряс их воображение обилием юридических терминов и, не на шутку запугав, всучил несколько купюр, чтобы компенсировать неудобства. Задержанного отпустили, предупредив, что будут держать его под наблюдением. Торито вернулся домой на грузовичке дяди Бруно, и пришлось помочь ему спуститься, потому что в тюрьме его как следует отделали палками.

Никто ни о чем его не спрашивал, ни моя семья, ни Ривасы. Факунда в утешение напекла ему сладких булочек, а тетушка Пия помогала Яиме, своей сопернице, его лечить. Торито мочился кровью, у него были отбиты почки и сломаны ребра, так что он едва мог втягивать воздух. Я от него не отходила, преследуемая чувством вины, поскольку он спас меня, рискуя своей свободой, а возможно, и жизнью, но когда я собралась его поблагодарить, он повторил то же самое, что говорил полицейским во время допроса о Паскуале Фрейре:

— Этого мертвеца я не знаю.

По словам Хосе Антонио, эти слова можно было интерпретировать по-разному.

Часть вторая СТРАСТЬ (1940–1960)

7

Следующим летом, когда призрак Паскуаля Фрейре все еще мелькал в наших разговорах — разумеется, когда Торито рядом не было, потому что мы хотели избавить его от воспоминаний об этом кошмаре, — я познакомилась с Фабианом Шмидт-Энглером, младшим сыном немецких иммигрантов. Некогда их большая семья прибыла в нашу страну с пустыми руками, пару десятилетий упорно трудилась, разумно распоряжалась землей и брала займы у государства, так что в итоге достигла процветания. Отец Фабиана владел лучшей в округе молочной фермой, а мать и сестры управляли очаровательным отелем на берегу озера в четырех километрах от Науэля, излюбленным местом туристов, приезжающих на рыбалку с разных концов света.

К двадцати трем годам Фабиан выучился на ветеринара, для получения диплома ему оставалось только пройти практику, и он предлагал фермерам свои услуги. Он прибыл к Ривасам верхом с парой кожаных сумок, притороченных к седлу, в рубашке и колониальных штанах с тридцатью карманами. Его волосы были уложены гелем, и выглядел он как растерянный иностранец — этот вид он сохранял и впредь. Он родился в нашей стране, но был таким холодным и формальным, трудолюбивым и пунктуальным, что казался чужеземцем, прибывшим издалека.

Я как раз выходила из дома, одетая по-воскресному, — мы с дядей Бруно собирались ехать на грузовике в Науэль на станцию. В тот день брат приезжал из Сакраменто, где завел офис, в котором работал вместе с Марко Кусановичем. Это было первое лето, когда я не поехала с Абелем, Лусиндой и их передвижной школой, потому что готовилась осенью переехать в город. Увидев молодого человека, одетого как натуралист, я приняла его за одного из ученых, которых привлекали живущие в наших краях птицы. К ним относились с недоверием, сама идея того, что кто-то готов по многу часов глазеть на индюшачьего грифа и записывать что-то в блокнот, была совершенно непонятна. Местные полагали, что эти люди, скорее всего, присматриваются к земле, чтобы открыть какое-нибудь дело из тех, которые приходят в голову только гринго.

— Здесь нет редких птиц, — встретила я его.

— А есть у вас… коровы? — промямлил незнакомец, — Две, Клотильда и Леонор, но они не продаются.

— Я Фабиан Шмидт-Энглер, ветеринар… — сказал он, спешиваясь, но тут же наступил на свежую коровью лепешку и запачкал сапоги.

— Они вроде здоровы.

— А вдруг не совсем, — предположил он, и уши его зарделись.

— Дядя Бруно и тетя Пия сами лечат животных, а если дело совсем плохо, мы зовем Яиму.

— Ну, если я кому-нибудь вдруг понадоблюсь, можешь найти меня в отелё «Бавария».

— А-а-а! Ты из тех Шмидтов, из отеля.

— Да. У нас есть телефон.

— Здесь телефона нет, но позвонить можно из Науэля. — Я бесплатно… в смысле, лечу животных бесплатно… — Почему бесплатно?

— Для практики.

— Вряд ди дядя Бруно позволит тебе практиковаться на Клотильде и Леонор.

Это не остановило Фабиана; на следующий день он вернулся — мы в это время как раз пили чай — и принес персиковый кюхен[14], испеченный в отеле. Как я узнала позже, всю ночь он не спал, мучимый бессонницей из-за внезапно вспыхнувшей влюбленности, и, преодолев свойственную ему осторожность, стащил на кухне кюхен и минут сорок скакал верхом в надежде увидеть меня снова. Навстречу ему высыпал весь небольшой клан дель Валье, а также дядя Бруно и Торито; все они пристально рассматривали приезжего ветеринара, опасаясь, что тот собирается меня соблазнить. Факунда угрюмо налила Фабиану чай.

— Сюда не нужно приносить еду, сеньор, у нас ее полно, — проворчала она, увидев кюхен.