Виолончелистка

Поскольку каждая его страница пестрела моим именем, не составляло труда догадаться, кто же все-таки служил Юдит источником вдохновения, и поскольку вербальные доказательства моего упрямства и своеволия часто приводились, так сказать, в подлиннике, то есть по-немецки, мои догадки подтверждались. Без сомнений, это была повесть обо мне. Но что же все-таки побудило ее с таким рвением фиксировать мое мнение о ней, Юдит, и об остальной части человечества? К чему потомкам знать, что я предал анафеме сам принцип сосуществования двух человеческих душ? Ежедневные записи служили Юдит молитвой, но к кому эта молитва была обращена? Она посвятила дневник моей особе, чтобы представить Марии доказательства моей несостоятельности как композитора?

Странно было сознавать, что в длинных и непонятных венгерских фразах отображены мои угрозы, страхи, насмешки, крохотные частички, из которых слагается тело того, кто горел желанием угробить и себя, и заодно весь мир. Ни единого доброго словечка по-немецки, которое свидетельствовало бы о человеческой адекватности, одни только угрозы, обвинения, оскорбления, выражения пренебрежения. И среди всей этой писанины мне вдруг попалось приписываемая мне фраза: «Если ты так поступишь, я тебя убью». Она была повторена в двух местах и наверняка сопровождалась комментариями Юдит.

Когда же я мог сказать подобное? Если судить по дате, в одно из воскресений, второе по счету из совместно проведенных нами. Неужели я и вправду так сказал? Я попытался припомнить то воскресенье, возникший между нами спор на тему музыки, из которого я предпочел выйти со словами «Тебе уже ничем не поможешь» — фраза эта была помещена на следующей странице. Но в какой связи я грозил ей убийством? После того злополучного спора я ушел из дома И отправился в город с намерением где-нибудь выпить. Вернулся ночью и, насколько помнится, тут же ушел к себе в кабинет и завалился на тахту, во всяком случае, на следующее утро я проснулся именно на тахте. Следующий день был отмечен именно этой цитатой, хотя я, убей Бог, вспомнить не могу, что, впрочем, вполне можно отнести на счет утреннего похмелья. Так что она все-таки задумала?

Черт бы побрал и ее саму, и ее окаянную писанину!

24

Я считаюсь музыкантом XX столетия; и если мне удастся дожить до XXI, что, в общем и целом, вполне осуществимо, в воспоминаниях обо мне и некрологах можно будет прочесть следующее: он был типичным представителем музыки последней трети XX века, который хоть и сознавал наличие новых тенденций, однако так и не сумел отдать им должное. Его воистину панический страх затронуть понятие ауры музыкального произведения и обусловил его двойную жизнь. С одной стороны, он — и это в первую очередь относится к его операм — достиг умеренного модернизма, с другой — зарабатывал себе на жизнь, запродав свой несомненно незаурядный талант телевизионщикам, для которых написал бесчисленное множество композиций, большинство из которых стали назойливыми хитами. Нет сомнения в том, что главным проектом его жизни был замысел написать оперу о Мандельштаме, посредством которой он всеми имеющимися средствами, вдохновенно и искренне попытался собрать воедино центробежные силы столетия, господствовавшие как в искусстве, так и в политике. Вопрос о том, удалось ли ему преодолеть разрыв, отделяющий намерение представить ход истории как социально-политическую необходимость и практические шаги по воплощению в действительность этого намерения, так и остается открытым. Однако нюрнбергская премьера оперы и последующие ее постановки в Варшаве, Москве и Будапеште могут считаться последними яркими моментами в истории умирающей оперной культуры. Подводя итог, можно утверждать, что музыкальная жизнь восточной части Европы притягивала его сильнее, нежели музыкальная жизнь западной. Последние годы можно обозначить как период творческого затишья. Композитор, живущий в отдаленной деревушке на юге Франции, был редким гостем в музыкальных метрополиях мира, хотя отдельные «фрагменты» его произведений всегда находили исполнителя. Тем большим шоком является факт, что несколько дней назад он повесился в своем домике во Франции.

Вот такой, к примеру, вариант. Или чуть отличный. Данную схему всегда можно подработать в соответствии с веяниями времени, однако суть ее останется неизменной.

25

Тем летом полуразрушенный шато вблизи моего жилища вновь стал обитаемым. Парижский адвокат из дворян, выдвинувшийся на защите в последних процессах над бывшими нацистами, войдя во владение домиком, решил подвергнуть его основательному ремонту. Мастеровые и бюрократия городка в восторге — судя по всему, пришлый мсье пухнет от денег и к тому же стремится восстановить некогда импозантную постройку в первозданном ее виде.