Вьётся нить (Рассказы, повести)

Когда машина остановилась, было уже совсем темно. Шофер выскочил вслед за своим шефом и растворил какую-то дверь, за которой тот сразу исчез. А меня шофер взял за руку и, не произнося ни слова и не зажигая лампы, повел куда-то по мягкому ковру. Ориентируясь в темноте так уверенно, будто сверкало солнце, он втащил меня не поймешь куда и, надавив на плечи, усадил на что-то жесткое. Потом вышел и повернул ключ снаружи. Лишь тогда высоко, под самым потолком, вспыхнула крохотная электрическая лампочка.

Геометрически правильный куб. Четыре стены, пол, потолок. И я в центре на квадратной табуретке. Ни одного предмета, кроме этой табуретки. Мой взгляд блуждает по стенам, надеясь отыскать какое-нибудь оконце — пусть и зарешеченное. Как бы не так! Каморка моя пустая, немая и слепая. Напрасно я ломаю себе голову, пытаясь угадать, где я нахожусь. Судя по тому, что я читала в книжках, на тюрьму моя темница не похожа. Мои разбитые ноги чувствуют тепло мягкого ковра. Вряд ли в тюрьму водят по мягкому ковру.

Долго раздумывать мне не пришлось. Отворилась дверь, и шофер совершенно бесшумно внес обитую плюшем кушетку, которую ловко, как фокусник, застелил белоснежным бельем. И нательное белье для меня аккуратно сложил на краю кушетки, и голубой халатик принес, и шлепанцы. Поставив на табуретку таз с водой и положив рядом кусок ароматного мыла и мягкое купальное полотенце, он вдруг обрел дар речи:

— Sprechen Sie deutsch?[18]

На всякий случай я прикинулась, что не поняла его вопроса, пусть считает меня придурковатой.

— Ну ладно, — сказал он мягко, — будем говорить по-русски. Еще лучше. Ничего не бойтесь. Здесь вам ничто не угрожает. Вы попали в надежные руки.

На меня смотрели усталые глаза человека средних лет. Кем бы он ни был, не имело никакого смысла продолжать разыгрывать немоту; что же касается моего пола — это, как известно, не было секретом ни для него, ни для его хозяина. Так как же скрыть хотя бы мое происхождение? Может, прикинуться армянкой?

— Но я хочу знать, где нахожусь, — заговорила я, коверкая свою и без того отнюдь не безукоризненную русскую речь.

Шофер приложил палец к губам, и дверь моей каморки снова защелкнулась снаружи.

Дрожа всем телом, то и дело озираясь на дверь, я помылась, натянула на себя все, что было для меня приготовлено, и…

Я на чердаке. Через весь чердак протянута веревка. Толстая крученая веревка. Я сдираю с нее белье, швыряю его на пол, пытаюсь поймать конец веревки. Но у веревки нет конца. Одни тугие узлы. Веревка сплошь из узлов. Мои пальцы уже в крови, а ни один узел не поддается.

— Зубами, дитя мое, перекуси их зубами. А потом вокруг шеи. Так, дитя мое, зубами, зубами… Надо перекусить…

«Мамочка, зачем мне оборачивать веревку вокруг шеи? Я не хочу… И зубами не хочу… Зачем мне ее перекусывать?..» — «Перекусить, перекусить…»

Я открываю глаза. И лицо мое, и подушка мокры от слез.

— Я принес перекусить, — надо мной стоит шофер и трясет меня за плечо. — Поешьте и тогда можете спать сколько душе угодно. Сегодня я вас больше не потревожу.

Сказал и исчез.

Растерянная, едва очнувшаяся от своего короткого сна, я все же сразу набросилась на еду. Маленький столик вплотную придвинут к моей постели. На одной тарелке два ломтика черного хлеба, в стороне несколько кусочков селедки. На другой — немного мясного крошева, чашечка кофе.

Все это я проглотила в один момент, почти не замечая, что именно глотаю. Взглянула на столик — нет ли там еще чего-нибудь, потому что голода я так и не утолила, — снова откинулась на подушку и погрузилась в сон.

Сколько я проспала — не знаю.

Все тот же куб. Все так же скудно светит маленькая электрическая лампочка под потолком. На столике у постели — две тарелки, вылизанные дочиста, ни крошки не обронила. Но голода в этот момент я уже не чувствовала. Только немыслимую жажду — воды, воды, хоть глоток… И тут я вспомнила, какой пир мне закатили в этой коробке, отрезавшей меня от мира. Селедка… Почему они пичкали меня селедкой? Не иначе — умысел. Решили погубить меня жаждой. Я смотрю на тарелки и делаю еще одно открытие: ни вилки, ни ножа. Даже чайной ложечки не дали. Я ела жаркое. Из свежего мяса. Но почему оно было так мелко накрошено? И жевать не надо — только проглотить. В чем дело?