Вьётся нить (Рассказы, повести)

…А я все жду, чем все-таки кончилась история Дрейже. Она права. Я в самом деле была маленькая. Я верила, что на каждый вопрос есть ответ. Смотрела, слушала… А жизнь? Загадка на загадке. Я мучилась, хотела точно знать: черное или белое? Да или нет? Вигдор мне нравился. Нравился даже больше, чем красавец из книжки, который выкрал свою возлюбленную у ее жестокого отца. Но вместе с тем у меня была обида на Вигдора. Если он такой хороший, то:

— Почему же Вигдор не выслал шифскарту, ведь он обещал?..

— Почему? Такая уж у меня судьба. Может, его мать перехватывала мои письма… А может, не дай бог, с ним самим что случилось. Год я прожила как в лихорадке. Меня бросало в жар и в холод. Но о Вигдоре я больше никогда не слышала.

Почему я говорю — год? Потому что после, даже если бы Вигдор опять про меня вспомнил, я бы все равно не поехала. Я бы не могла оставить детей. Грязные, оборванные, они с протянутой рукой на базаре милостыню просили. Я не могла этого видеть.

— Какие дети?

— Дети моего мужа. Он все-таки развелся со своей третьей женой, разве я тебе не говорила?

Раввинша потом рассказывала — она на кровати сидела за занавеской и слышала, как эта женщина его честила во время развода. Раввин прямо-таки онемел, словно на него ее проклятия сыпались. Остановить этот поток никак нельзя было. Пришлось подождать, пока проклятия сами собой иссякнут.

После развода… Никому и в голову не придет посмотреть, куда разведенные подевались? Он в одну сторону, она в другую, вот и все. Чужие. Никогда и знакомы не были. Говорят, женщина своему бывшему мужу послала вдогонку еще несколько проклятий. Ну а он? Слабый мужчина… Разве хватит у мужчины сил такую боль вынести, какую мы, женщины, выносим? Бедняге, видно, захотелось немного побыть одному. Женщина, конечно, пошла бы к своим детям, а он — к речке. Может, искупаться захотел — день был жаркий. Купался ли он или же нагнулся, чтобы воды выпить, и захлебнулся, кто знает… Три дня в реке искали, пока нашли. Болтали даже, будто он сам руки на себя наложил. А некоторые говорили, что проклятия этой ведьмы, его разведенной жены, потянули его на дно. Так или иначе, похоронили его честь честью, как порядочного человека. Все его жалели. Да как не пожалеть такого горемыку? Добрая душа… Словом, отец на дно пошел, а детей как на воде оставил — плыви куда хочешь, пока к какому-нибудь берегу не прибьет. Мачеха их снова вышла замуж и уехала в Варшаву. Вот я и взяла детей к себе. Старшему тогда тринадцать минуло.

Тетя Дрейже поднимается и зажигает лампу. В комнате становится светло, и конец сказке… Дрейже сидит против меня. Молчит. Глаза под темными веками как за закрытыми ставнями. Застывшее, без выражения лицо белеет меж черным платьем и черным платком на голове. Но вот на щеках тети Дрейже заколыхались морщинки-ниточки, поплыли вверх к глазам. А глаза широко раскрыты, красивые, молодые глаза.

— Грех жаловаться, — тетя Дрейже улыбается своим беззубым ртом. — Прожила жизнь и никому в тягость не была. Детей вырастила, пристроила, они меня не забывают. Письмо пришлют, а то иногда и рубль-другой подкинут. Чего мне от них требовать, не богачи же они! Хане-Эстер? Бог с ней. Думаешь, легко быть такой Хане-Эстер? Ведь она, бедняжка, радоваться жизни не умеет. Наказание божье… А я? Чего мне не хватает? На старости лет живу вместе с Авремеле, с его женой и детьми. Уже два года живу с ними. С тех пор как со мною стряслось… Упала я как-то. Что тут особенного? Я и не помню, что со мной было. А люди крик подняли. У нас в местечке из всего делают историю. Вот и взял меня Авремеле к себе. Свою хибару я продала. На эти деньги они кухню и закут к дому пристроили. Раньше ведь кухней была их теперешняя спальня. Все к лучшему. Я не одна. Если, упаси господь, опять дурнота подступит, есть кому в стенку постучать.

За окном послышалось движение.

— Иди, — говорит тетя Дрейже, — иди к себе, не то Хане-Эстер рассердится. Ты не обращай внимания… Ее бог обидел, забыл бедняжке душу дать.

Утром я вышла на кухню умыться. Моя двоюродная сестра Двейрке, всего на год старше меня, с которой я так мечтала подружиться, скребла мочалкой чугунок от вчерашней фасоли. Увидев меня, она тоненько запищала:

— Цып-цып! Цыпочка! Не хочешь ли фасоли поклевать? Бедненькая, тебе у нас плохо, да? Тебе и твоей тете Дрейже вечно плохо. На вас не угодишь. — Красивые губки скривились, и как самое страшное оскорбление она бросила мне в лицо: — Побирушка! Дрейже!

С того дня, когда их матери не бывало дома, дети называли меня не иначе как Дрейже.

В конце лета возница Шмарье отвез меня домой. За несколько дней до того тетя Дрейже тайком подарила мне коробочку ландрина. И фотографию дала. Ту, на которой она так красиво причесана и которая стоит теперь на моем письменном столе.