Vip-зал

Остаток вечера он провел на работе. Моника, их няня, проследила, чтобы Филип и Каролина почистили зубы и легли в постель. Где была мама, Филип не знал.

– Спи, малыш, – сказала Моника, выключая лампу в его комнате. Было уже совсем поздно, и он играл в «Гэйм Бой» три часа подряд.

– Моника, как ты думаешь, а папа будет со мной разговаривать завтра? – спросил он, прежде чем она закрыла дверь. Ее голова казалась огромной, но он знал, что это из-за кудряшек.

– Конечно, – сказала она. – Он ведь не помнит плохое.

Но он помнил, и Филип это знал.

Он проснулся от того, что папа сел на край кровати и положил руку ему на рот. Дверь была закрыта.

Сначала он ничего не говорил, просто сидел там и крепко держал Филипу челюсти.

– Жевать надо с закрытым ртом, я сказал. Открой рот.

Филип видел его как в тумане. Он не знал, сколько было времени.

Но одно было понятно. Папа был ужасно злой, он молча кипел.

– Открой рот, я сказал.

Ему было больно. Он открыл рот.

– Шире.

Филип разинул рот так широко, как только мог.

Папа засунул что-то ему в рот. Как будто спичку или что-то похожее. Оно встало вертикально, так что он уже не мог закрыть рот.

– Это зубочистка. И она здесь останется на всю ночь. Если ты ее достанешь – будет только хуже. Я буду заходить и проверять.

Филип чувствовал, как челюсти напряглись. Зубочистка царапала небо.

Он встретил взгляд отца.

– Это тебя научит, что держать рот открытым не так уж хорошо.

В семь мама его разбудила. Рот кровоточил и сверху, и снизу. Челюсти болели еще две недели, и ему снились кошмары, как будто его накололи на вилку.

Отец больше никогда об этом не говорил.

А мама? Она слишком накачалась таблетками, чтобы вообще об этом помнить.

Марш-бросок не позволил ему замерзнуть, но сейчас прошло уже много времени. Его била дрожь. Ноги все еще были ледяные. Руки дрожали. Зубы стучали.

Он начал терять концентрацию, не мог собраться с мыслями.

Он ждал. Но уже едва ли знал, чего именно.

Кажется, звук машины. Дальний свет виден издалека. Нет. Ничего подобного, ему просто показалось.

Он здесь погибнет, если ничего не предпримет. Нужно слезть и попытаться оборвать немного лапника, чтобы укрыться.

Он подполз к лестнице. Спустился вниз.

Когда он снова наступил на заснеженную землю, то понял, что ноги все еще не окончательно потеряли чувствительность. Все тело заледенело.

Он побежал к ближайшему дереву и ухватился за нижнюю ветку.

Она нависла над ним, как темное крыло. Он все еще дрожал, но тянул ее изо всех сил. Он повис на ней, крутил ее, тянул как только мог.

Наконец она сдалась, эта лапища.

Он положил ее на землю и встал на нее. Потом взялся таким же образом за следующую.

Через несколько минут у него было восемь веток. Он втащил их по две на вышку. Там едва хватило места. Он стоял на иголках, но ему наплевать.

Он лежал под кучей еловых веток. Свернулся калачиком, снова растянул рукава джемпера и натянул их на пальцы ног.

Он теперь в укрытии. Но ни о каком тепле говорить не приходилось.

Холод не отступал.

Мысли разбегались. Насколько низко может опуститься температура тела, чтобы человек не потерял сознание?

Что-то было знакомое в этой вышке, или она просто походила на прочие такие же, в которых он сидел во время охоты.

Должно быть, прошло много часов.

Он услышал голос.

– И что дальше?

Луч света ударил ему в лицо. Кто-то светил на него фонариком.

– Сучонок, ты думал, что убежишь?

Филип узнал голос. Он посмотрел вниз.

Джокер стоял под вышкой. Он проиграл.

* * *

Локи позвонил и сказал, что едет. Тедди был ему благодарен. Уже в третий раз за сутки старый друган с зоны ему помогает. А сейчас середина ночи. Локи был другом старой закалки.

Тедди вспомнил, как он несколько часов назад стоял под дверью Лазаря Гульдмана.

Тогда он подумал: что за идиотское имечко.

За последние восемь лет много подобных имен прошло через его уши, мутных, определенно выдуманных и занятных. Но Лазарю Гульдману нужно отдать первое место. Да нельзя человека назвать Лазарем Гульдманом, это еще хуже, чем Локи Оденсон.

Он нажал на кнопку звонка Гульдмана и ждал. Послышались шаги в квартире.

Дверь открылась, и он снова появился.

Его лицо вблизи казалось еще розовее. Как у младенца, подумал Тедди, его кожа не вынесла бы солярия или отпуска где-нибудь на Майорке.

Лазарь Гульдман был одет в черную футболку с надписью «Harley Davidson. When the going gets tough, the tough get going»[16].

– Что вы тут делаете? Вам же нужно в шестьдесят девятый, вы говорили.

– Я ошибся, я немного нервничаю.

– Нервничаете? Всего-то делов, что туда пойти.

– Можно мне войти?

– Эй, чувак, ты шутишь?

– Нет, я абсолютно серьезен. Я ищу одну женщину, с которой я, как бы сказать… Не очень удобно вот так стоять тут и рассказывать.

Гульдман какое-то время рассматривал его, скользя взглядом верх вниз.

Тедди почувствовал, как в голове заполыхало.

Он стоит напротив мерзкой твари, червяка.

Он почти видел, как его собственный кулак прорезает воздух и крошит этому потаскуну нос, он почти чувствовал запах железа, когда брызнет кровь. Он сжал руку, ощутил напряжение в пальцах.