Вира Кровью

Алексей оглянулся. А, ну да. Это комендачи гэбэшные выволокли и подвели к общему собранию гада Кудилова.

Хоть было вокруг по-прежнему темно, ибо ночь никто не отменял, в свете фонариков выглядел тот, брошенный под ноги встречающим, действительно не очень. Морда в крови, шея, плечо — тоже. Когда кляп вынули, стало видно, что передних зубов нет — выбиты. На щёках — дорожки от слёз. И босиком.

Просто оказалось, у грозного командира бандеровцев всего лишь сороковой размер ботинок. Так что обувь ему пришлось пожертвовать одной из девчонок, которой первоначально достались «лапти» упокоившегося караульного. Ничего, после того, как девочки рассказали, что и этот уродский сотник принимал участие в оргиях насилия над ними, ботинки были лишь малой компенсацией за всё…

Плачевное состояние пленного объяснялось тем, что Алексей, километров полутора до Лобачова не доезжая, пока Шрек устанавливал контакт с контрабандистами, с помощью ребят отволок вражину в посадки для экспресс-допроса. Больше возможности его допросить не будет. Что там он будет петь у гэбэшников — вопрос их, а ему надо было точно выяснить, знаком ли Кудилов-Молодченко с бурановскими кровниками, где те базируются, и не по их ли приказу действовал этот урод, распоряжаясь всадить гранату в кравченковскую квартиру, и позже, когда Лысый похитил Ирку.

Кудилов, оправившийся от первоначального шока и, самонадеянный журналюга, видно, уже просчитавший что-то положительное для себя даже при попадании в Луганскую ГБ, попытался поначалу права покачать. Дескать, он военнопленный, потому говорить ничего не обязан. И вообще, он, сотник Молодченко, предлагает командиру москальской ДРГ отпустить его, обещает за это десять тысяч евро и три часа не наводить на них погоню. И ещё ерунду всякую плёл.

Пришлось Алексею его в адекват приводить. Для чего почти буквально выполнить Юркину угрозу с гранатой. Нет, эргэдэшку засовывать пленному в рот Буран не собирался. Языка всё равно надо было сдать позднее своим для компетентных допросов — а нафига им красавчик с гранатой в пасти? Оно, конечно, пока чека на месте, сама граната не опаснее камня. Но мало ли что?

А главное, нужен-то хоть и трясущийся от страха, но говорящий язык, а не трясущийся и мычащий нечленораздельно через гранату в зубах. Точнее, в этом случае — без зубов.

Потому Алексей, не отвечая врагу, молча выстрелил ему между ног. Прямо возле самого паха.

Звук от ПБ, конечно, достаточно хорошо слышен ночью, но вокруг и так было довольно много шума. Громко бухало на северо-западе — это свои исправно выполняли план по шумовому прикрытию группы Бурана. Активно грохали по позициям укропов вокруг Трёхизбенки. Дальше к западу, у Крымского, кажется, тоже что-то булькало, да и сзади, со стороны Станицы, слышен был довольно интенсивный обмен.

Словом, один выстрел вплёлся в общую мелодию ночи и растворился в ней бесследно. Зато Кудилов вернулся к реальности. Когда ствол касается мошонки, а потом дёргается, произведя выстрел, — весь организм цепенеет от ужаса. И в этом ужасе не сразу понятно, что физической боли нет и, значит, пуля ничего не задела.

Плюс досталось чувствительно и зубам: при первом же намёке на вопль Алексей врезал по ним рукояткой пистолета, а присутствующий здесь же Злой затолкал подопытному кляп в рот. Была, конечно, опасность, что враг захлебнётся кровью, но Юрка за этим следил. К тому же сам Кудилов хотел жить очень сильно, так что справился. Но больно было вражине явно очень и очень конкретно…

— Учти, гад, — почти ласково проговорил Алексей. — После твоих фокусов моя девочка лежит при смерти в больнице. И я ужасно хочу заставить тебя в отместку умирать медленно и мучительно. И если с нею что-то случится — я своё желание исполню. Только не полностью. А оставлю без рук, без ног, без глаз и языка и дам тебе такому жить дальше. Чтобы даже задницу подтереть сиделка требовалась. Чтобы в детской коляске твой обрубок возили. И чтобы ты каждый день раскаивался в том, что совершил, но было уже поздно… А для начала…

Он резким движением взрезал ножом мочку уха Кудилова. Для жизни не опасно, но больно и много крови. А главное — очень страшно, ибо вдруг понимаешь, что с тою же лёгкостью нож взрежет и глаз, и сонную артерию, которая вот она, рядом, и вообще что угодно.

После этого Буран приблизил лицо к лицу задержанного, оскалился, показав зубы в волчьей ухмылке, и проговорил:

— Так что ты молись, чтобы я довёз тебя до нашего гэбэ! Они там культурные, на тылах. А пока мы здесь, ты уж очень постарайся обеспечить мне хорошее настроение. А для этого точно и чётко отвечай на все мои вопросы. И учти: как только услышу фальшь или, не дай тебе божок, враньё, — тут же пальну. Но уже по-настоящему. По плану пойдём, понял? — превращая тебя в безнадёжно больного на всю жизнь… Ты уже обречён, понял? И лишь правдивыми ответами на мои вопросы сможешь выкупать у меня одну часть тела за другой. Значит, кон первый — левое ухо. Начали!