Вира Кровью

В-третьих, он позаботился о Макарке. Будь тот постарше, можно было бы его пристроить в кадетский корпус и процентов на 90 быть спокойным за его судьбу. Однако с пятилетним малышом этого не сделаешь. Но не в детский же дом его отдавать! Да и мать Иркина вцепилась во внука мёртвой хваткой, упрямо набычиваясь при каждом варианте, что предлагали сам Алексей и Мишка с Настей, приехавшие её проведать независимо друг от друга.

Первую глупость сморозил, конечно, Кравченко сам: предложил перевезти ребёнка или в Брянск к его родителям, или в Москву, к своей семье. Мол, двое своих живут, проживёт и третий. Просто порыв души такой был. Лишь уловив сразу два странных взгляда от женщин — от Насти и Иркиной матери, — он ощутил, что сказал что-то не то. Но только ещё через несколько мучительных секунд поисков объяснения этим странным взглядам догадался: ну да, это уж какой-то перебор — везти в семью ребёнка любовницы. И даже не своего. Как это всё жене объяснять прикажете?

Но в любом случае бабушка Макара и слушать не желала ни о каких вариантах пристроить его на стороне. «Усыновлю, — твердила она. — Будет у меня хотя кровиночка дочечкина!»…

Согласилась лишь на то, чтобы ближе к весне («Вот сорок дней справим, провожу душеньку её в рай — тогда и говорить можно») поехать с Макаркой в Крым, посмотреть там на варианты устройства. Варианты крымчанин Митридат обещал приискать. Пристроить их при каком-нибудь пансионате — будет тут и заработок, и жильё, и кормление. И ребёнку хорошо. А здешнюю квартиру можно вон под комендатуру сдать. Будет командированных офицеров селить. Всё какая-никакая, а денежка.

Словом, без Мишки было бы совсем плохо. Это Алексей понимал. Как и то, что иметь такого друга — счастье редкое. Не из-за пробивных способностей Митридата. Нет, — просто вот из этого неафишируемого благородства: просто взял и впрягся в, общем-то, совсем чужие для себя хлопоты вместо обиженного — и обидевшего его! — друга.

Понимал всё это Алексей. Но… застрял! Просто застрял душою в том вчерашнем положении, когда окончательность потери уже осмыслена, а сделать что-нибудь, чтобы выплеснуть эту чёрно-зелёную кусачую слизь, что заполнила сердце… некуда, не на кого её выплеснуть! Лысого, сволочь, убить теперь нельзя и по той причине, что против него формально-официально возбудили ещё одно уголовное дело — это уже через больницу юридическая машина задвигалась. Смерть Ирины ведь наступила в результате действий насильственного характера, как ни крути. Или, по крайней мере, её можно таковой изобразить.

И потому ещё нельзя убить Лысого, что это же уголовное дело другим своим концом задевает непосредственно самого Кравченко. Уже за него должно взяться следствие МВД, что неминуючи означает прокуратуру. А у той и так охотничий азарт играет: расширяя круги подследственных по делу Бэтмена, Рауф очень сильно выигрывает и в глазах главы республики, и, что, может быть, и важнее, в глазах кураторов. Потому как от тщательности и убедительности его следствия по делам бэтменовских ребят зависит то, как хорошо будет закопана истинная подоплёка убийства Сан Саныча. Которая — кто бы там ни выплыл на том конце, где…

Заказчиками их не назовёшь, скажем — «интерессанты»…

…Которая, в общем, никому по-настоящему раскрытая не нужна.

* * *

Это Алексею поведал уже Томич, заехавший на следующий день в ОРБ посочувствовать и распить с ним «по горькой рюмочке», как сам же сказал. А ещё сказал, что с Олегом Хорнетом («Кстати, сам позвонил, зацени!») договорились разойтись полюбовно: сейчас тебя, Лёша, из МВД дёргать никто не будет. А как похоронишь девушку свою, вызовем мы тебя в комендатуру, как военнослужащего, нам подведомственного, где в нашем присутствии тебя следаки МВДшные опросят по обстоятельствам похищения Лапиной Ирины, приведшего к её смерти. После этого и Рауфу особенно дёрнуться будет некогда. Если только в порядке надзора, но там всё чики-чики — очень на пользу лежат те бумаги, что мы с тобой подписали перед штурмом «Тетриса».

Не бандитствовал у нас Буран, получается, а вместе с комендатурой пресекал преступление. А то, что Лысый до сих пор болями в паху мучается, никого не интересует, потому что получил травму из-за собственной попытки сопротивляться при задержании. Вот, а ты всё хмыкал про вербовку, мягко попрекнул Алексея Томич. Ты же и так наш, видно же офицера правильного и человека хорошего. А своих мы не бросаем…

А потом в кубрик заглянул Куга, неодобрительно втянул ноздрями висевший в воздухе запах, но ничего не сказал, кроме того, что командир зовёт. Томич распрощался, почти непочатую бутылку — действительно только по рюмочке опрокинули, не чокаясь, — вручил Алексею «на поминки» и убыл.