Вираж

Сашка вдруг нелепо замотал руками. Расстегнутые рукава рубахи и рваные полы стеганой жилетки пошли дикой волной. Он крутанулся на месте и кинулся через холл к лестнице. Снизу донесся скрежет насилуемой двери и последний, окончательный, сотрясший весь дом грохот. Сашка как налетел, так и испарился, словно злой дух.

Даша обернулась и опять чуть не завизжала. Прямо перед ее лицом замерла жуткая черная харя.

– Тихо, тихо. Я не хотел тебя пугать.

Сергей дергал за шнурок, пытаясь снять личину.

Черная африканская маска вообще-то мирно висела на стене уже с полгода. Даша ее купила из-за жуткой безобразности, в которой, однако, присутствовал некий гротеск, а из-под него уже проступала трогательная комичность. Местные, кому приходилось видеть маску, как правило, плевались, возмущенные таким выбором, а Дарье нравилось.

Маска наконец свалилась. Сергей завязал тесемки и повесил ее на место.

– Часто у тебя такое?

– Нет, – отозвалась Даша, постукивая зубами.

Для одного дня все-таки показалось многовато. А если считать со вчерашнего, количество потрясений превысило уже полугодовую норму.

– Как думаешь, он не вернется? – спросил Сергей.

– Может. Надо ворота…

На трясущихся ногах она кое-как дошла до ворот и уже собралась запереться на массивный засов, установленный еще светлой памяти Серафимой, как железная калитка распахнулась, чуть не приложив ее по носу. В воротах образовался участковый полицмейстер Волчков.

– Рваная Ноздря, то есть гражданин Сигарук только что выбежал отсюда и сообщил, что в вашем доме прячется негр.

– У него белая горячка, – кое-как промямлила Даша. Она вдруг вся обмякла. Спина сгорбилась, свесились руки.

– Я обязан проверить! – Дениска, отодвинув хозяйку с дороги, ринулся к дому.

Ну и пусть, – решила Даша. Все, хватит! Она больше не может. Пусть найдут. Пусть все уже как-то кончится!

И потащилась следом.

Не озаботившись осмотром первого этажа, представитель закона сразу проследовал на второй.

С утра Денис Петрович успел поправить здоровье. От него сдавало уже не только вчерашним, но и свежаком на старые дрожжи. Чем дольше он находился в теплом помещении, тем сильнее его развозило.

– Печку, значит, вчера топили, – продемонстрировал он чрезвычайную наблюдательность, так низко склонившись к топке, что голова чуть не перевесила.

– Топила.

– Может быть, сами покажете, где у вас скрывается лицо негритянской национальности?

– Вон там. Если плохо видно, могу включить свет.

Слабенькая подсветка делала маску еще рельефнее.

Даша оторопела: губы у Дениса Петровича сложились в совершенно идентичную гримасу.

– Это что? – выговорил он шепотом.

– Сувенир. Пьяный гражданин Сигарук увидел и испугался.

– Да тут не только пьяный, тут трезвый… вы это мне бросьте. Вы это уберите. Людей, понимаешь, пугать!

Но стоял как приклеенный, пялясь в слепые глаза африканского идола. Наконец оторвался, затравленно зыркнул по сторонам и чуть не бегом направился к выходу.

Ворота Даша заперла со всем возможным тщанием. Хотя какой от них прок? Ноздря вон перемахнул и не споткнулся. Но он шел на автопилоте, в состоянии аффекта, можно сказать.

Она по ходу прихватила вонючую бичевскую куртку, которая так и валялась у порога – на нее участковый как раз внимания не обратил – дотащилась до сарайки и закинула внутрь.

Путь в тепло занял целую вечность. Дарья успела продрогнуть. Глаза слезились то ли от ветра, то ли от накипающих слез.

Пусть бы они все провалились! Но, представив, что осталась на земле совершенно одна, Даша чуть не расплакалась по-настоящему. Месячные что ли скоро? Вроде нет. Просто все плохо. И страшно. И тошно. Тусклый день, тусклые, пьяные всю бездельную зиму соседи, надвигающийся сезон, в который не увидишь ни моря, ни солнца. Будешь пахать, не поднимая головы, потому что количество пациентов на три летних месяца увеличивается в десять раз. И надо успеть заработать на всю зиму. Дома в цивилизованной уральской «глуши» она даже представить себе не могла, что можно уставать до обмороков.

– Садись. – Сергей пододвинул к камину кресло. Пламя в топке уже скакало по щепочкам, из-за экрана накатывали волны тепла. – Я чайник поставил. Тебе пора устраивать реанимацию.

Она не собиралась плакать. Само полилось. Но не скрючилась, не затряслась в спазмах, так и сидела с прямой спиной. Слезы не катились по щекам – бежали широкими дорожками. Потом в руках оказалась ее любимая утренняя чашка из тонкого до прозрачности фарфора.

Даша ее купила лет десять назад в антикварном магазине. Витюша, помнится, тогда долгое время пребывал вне себя от ее транжирства. За паршивую чайную пару жена заплатила столько же, сколько стоил сервиз из темного небьющегося стекла. У соседей по подъезду уже имелся такой. А у них – вот! – чашка с блюдцем.

Зато, какое было наслаждение каждое утро брать в руки изысканно легкий, почти прозрачный, белый с неуловимым розоватым бликом фарфор, в котором даже банальный чай из соседней лавки имел более тонкий аромат.

Даша обхватила пальцами теплые края с едва заметным рельефным узором.

– Спасибо.

Сергей стащил с дивана плед и прикрыл им Дашины ноги.

– Согрелась?