Виргинцы. Книга 2

Теперь, прежде чем будет продолжен рассказ о мисс Лидии и ее проделках, долг повелевает нам дать объяснение некой фразе из письма Джорджа Уорингтона его брату — фразе, в которой упоминается леди Мария Эсмонд и которая кое-кому из наших простодушных читателей, вероятно, все еще кажется загадочной. Да и в самом деле, как могут подобные догадки прийти в голову благонамеренному читателю? Могут ли добронравные, неискушенные молодые люди предположить, что женщина благородного происхождения, весьма древнего рода, обогащенная жизненным опытом и без памяти влюбленная всего несколько месяцев назад, может настолько забыть себя (о, я краснею до кончиков пальцев, когда пишу эти строки!), чтобы не только полюбить человека безродного, к тому же много моложе ее годами, но и выйти за него замуж перед лицом всего света? Впрочем, правильнее будет сказать не перед лицом, а за его спиной, ибо пастор Сэмпсон тайно связал эту пару нерасторжимыми узами в своей часовне в Мэйфэре.

Но помедлите и задумайтесь, прежде чем осудить ее бесповоротно. Если леди Мария была безрассудно увлечена своим молодым кузеном, а потом поборола эту слабость, дает ли это нам основание считать, что она не имела права полюбить кого-то другого? Почему только мужчинам дозволено искать новых утех, а женщины должны подвергаться осуждению, если они время от времени позволяют себе немного утешиться? Ни одна обличительная речь не кажется нам более грубой, вульгарной и философски несовершенной, чем, к примеру сказать, речь Гамлета, обращенная к матери по поводу ее второго брака. Ведь суть-то, по-видимому, заключалась в чем? Да в том, что этой нежной повилике необходимо было вокруг кого-нибудь обвиться, а поскольку старого короля уже убрали с дороги, она обвилась вокруг Клавдия. Да что там, мы знаем женщин, у которых эта потребность прилепиться к кому-нибудь столь сильна, что они обвиваются разом вокруг двух мужчин, и кто сказал, черт побери, что за поминками не может последовать свадебного пира? Если вчера вы возблагодарили бога за хороший обед, значит ли это, что сегодня вы уже не можете почувствовать голод? Если у вас от природы отменный аппетит и вы с удовольствием поглощаете сегодня свой ужин, то ведь это говорит лишь о том, что завтра часов в восемь вечера вы, по всей вероятности, захотите пообедать. Что до меня, то когда Кокетисса или Флиртилла были ко мне благосклонны (надеюсь, любезный читатель понимает, что здесь идет речь о неких особах самой что ни на есть ослепительной красоты и самого что ни на есть высокого происхождения), я всегда держал в уме, что придет время, и их благосклонностью будет пользоваться кто-нибудь другой. Нас сервируют a la Russe {На русский лад (франц.).} и заглатывают одного за другим, как в пещере Полифема. Как говорится, hodie mihi, cras tibi {Сегодня меня, завтра тебя (лат.).}. Есть и такие антропофаги, которые пожирают нас дюжинами — и старых, и молодых, и нежных, и жестких, и жирных, и костлявых, и красивых, и безобразных: пощады нет никому, и один за другим мы по воле судьбы исчезаем в их всеядной пасти. Поглядите на леди Каннибул! Все мы помним, как в прошедшем году она разделалась с бедным Томом Соплякусом! Как она вцепилась в него, насытилась им, обглодала его косточки и выплюнула. А теперь она заманила в свое логово Неда Профануса. Зачарованный и дрожащий, он распростерт перед ее величественным взором. Взгляните на это несчастное трепещущее создание, как он беспомощен перед этими дивными очами! Она подкрадывается к нему все ближе и ближе; он тянется к ней все сильнее и сильнее. Сейчас мы услышим жалобный визг, мольбу о пощаде, и ах!.. он исчезнет! Увы! Мне жаль его. К примеру сказать, мне известно, что Мария Эсмонд не раз и не два теряла свое сердце, прежде чем его подобрал Гарри Уорингтон, но мне почему-то думалось, что Гарри навсегда останется его обладателем, что, сокрушаясь над своей незадачливой судьбой и распавшейся связью времен… я хотел сказать — возрастов, Мария сохранит до конца свою любовь и взлелеет ее в благонравном безбрачии. Если в припадке старческого слабоумия я вздумаю завтра влюбиться, то, как и прежде, буду думать, что мне принадлежит неотъемлемое право собственности на сердце моей чаровницы и что я — не просто кратковременный жилец видавших виды меблированных номеров, где расшатанные кушетки хранят следы грязных сапог последнего квартиранта, а винные бокалы — отпечатки многих губ. О, моя бесценная нимфа! Ты была прекрасна и любима! Допустим, у меня было мимолетное увлечение Гликерой (ее кожа и вправду ослепительна, как чистейший паросский мрамор!), допустим, ты была неравнодушна к Телефусу с его дурацкими отложными воротничками и нелепой длинной шеей. Все эти маленькие безрассудства забыты теперь, не так ли? Мы любим друг друга до могилы, разве нет? Да, да, до могилы, и пускай себе Гликера отправляется на воды в Бат, а Телефус со своей cervicem roseam {Красной шеей (лат.).} хоть на виселицу, n'est-ce pas? {Не так ли? (франц.).}