Виргинцы. Книга 2

— Но помните, сэр, — сказал он, — вы не должны появляться перед ними in forma pauperi {В виде нищего (лат.).}. Не можете ли вы раздобыть у кого-нибудь из ваших друзей карету, в которой мы с вами могли бы отправиться по делам? И вы должны надеть самую лучшую вашу шляпу и расшитый жилет. Нам надо держаться так, сэр, словно это мы делаем им одолжение.

Эта военная хитрость принесла свои плоды и на первых порах снискала мне уважение книготорговцев, но как только они уразумели, что я желаю получать плату за свой труд, их спины перестали сгибаться, а сами они стали позволять себе столь фамильярное обращение со мной, что я не мог с этим свыкнуться. Однажды я случайно услышал, как один из них, бывший прежде лакеем, сказал:

— Кто там? А, это "Покахонтас", ну, пусть обождет. — И послал своего мальчишку сказать мне примерно то же.

— Обождать, сэр? — крикнул я, клокоча от ярости и распахивая дверь к нему в комнату за лавкой. — О нет, я не привык ждать! Насколько мне известно, это скорее была ваша специальность! — И в чрезвычайном возбуждении я покинул его лавку и вышел на Пэл-Мэл.

Однако этот мистер Д., пожалуй, был прав. Ведь это я пришел к нему, если и не с просьбой, то, во всяком случае, с каким-то деловым предложением, а значит, мне и следовало ждать, когда у него найдется время и охота принять меня. Впоследствии, когда дела мои несколько поправились, я принес этому господину свои извинения, чем мгновенно умилостивил этого покровителя Муз, поменявшего на них свою ливрею.

В дальнейшем я был менее привередлив, или, может быть, мистер Джонсон был более удачлив, но только ему удалось раздобыть мне у издателей небольшую работу: на мое счастье, я порядочно знал несколько иностранных языков, и мне поручили делать переводы. Прокорпев над переводом целый день, я едва-едва зарабатывал несколько шиллингов, а за полную неделю работы далеко не всегда получал гинею, да и ту какой-нибудь из этих грубых торгашей швырял мне с нагло-покровительственным видом. Я мог бы указать на две-три журнальные статьи, написанные мной в этот период и принесшие мне несколько жалких шиллингов; когда я их перечитываю, они пробуждают во мне горчайшие воспоминания и причиняют острую боль {* Мистер Джордж Уорингтон из Верхнего Темпла говорит, что он помнит тетрадь своего деда, на обложке которой значилось: "Les Chaines de l'Esclavage" {"Цепи рабства" (франц.).}. В эту тетрадь дедом были наклеены вырезки из различных журналов и газет, набранные старинным шрифтом. Это, без сомнения, и были те самые статьи, о коих упомянуто выше, однако ни в библиотеке городского дома, ни в библиотеке уорингтонского поместья тетради этой обнаружить не удалось. Издатель, кстати сказать, не считает себя ответственным за некоторую непоследовательность автора. На странице 265 он говорит, что вспоминает прошлое "без горечи", теперь же, как мы видим, он впадает в ярость при воспоминании о нем. Впрочем, такой же способ прощать своих врагов не редкость и в наш век.}. Я вспоминаю мучившие меня страхи и сомнения, вижу, как моя драгоценная супруга прикладывает младенца к груди и поднимает на меня глаза, притворной улыбкой тщетно пытаясь скрыть свою тревогу, и снова я вступаю в борьбу со своей гордостью, и снова кровоточат нанесенные мне раны. Есть такие несправедливые обиды, которые трудно простить, и всякий раз когда они приходят мне на память, прежнее чувство возмущения и гнева подымается во мне. И снова сгущаются мрачные тучи и гнетут мою душу, пока их не разгоняет мысль о той нежной любви и преданности, которая была моим светочем во мраке и утешением в невзгодах.

Глава LXXXII

Моидор Майлза

Малютка Майлз появился на свет всего несколькими днями позже всемилостивейшего принца, который командует ныне его полком. Фейерверки и салюты из множества пушек приветствовали рождение наследника престола. Великие толпы людей стекались во дворец, дабы лицезреть младенца, возлежащего за позолоченной загородкой под наблюдением высокородных нянюшек. Колыбель нашего маленького принца не охранялась таким количеством нянек, придворные и верные вассалы не приветствовали его восторженными кликами, если не считать, конечно, нашего верного Гамбо и доброй Молли, которые так искренне любили этого малютку, наследника моей нищеты, и так им восторгались, что сердце мое таяло. Почему мы не назвали нашего мальчика так же, как был наречен вышеупомянутый чудо-ребенок и как звали его отца? Я дал ему имя одного маленького сорванца, моего родственника, имя, тоже часто повторяющееся из поколения в поколение в роду Уорингтонов, дал потому, что любовь и доброта маленького Майлза, — чувства, в которых нам было отказано со стороны наших кровных родственников, — глубоко растрогали меня, и мы с Тео решили назвать наше дитя в честь единственного нашего друга среди моей родни по отцовской линии.

Мы написали нашим высокочтимым родителям, извещая их о великом событии, и храбро поместили в "Дейли адвертайзер" объявление о рождении ребенка, сообщив адрес дома, где он появился на свет: "Черч-стрит, Ламбет".