Виргинцы. Книга 2

Симпатия эта росла не по дням, а по часам, и в конце концов тетушка стала требовать, чтобы Тео большую часть недели проводила с ней, а то так и вообще оставалась все время возле нее; мужа и сына Тео она считала просто какой-то докучной помехой и очень забавно проявляла свою неприязнь к нам за то, что мы тоже иногда претендовали на общество ее любимицы. Я не хочу сказать, что моя жена может быть недостойна чьего бы то ни было расположения, однако именно трудность общения с ней и ее частое и вынужденное отсутствие превратили пристрастие моей тетушки к ней в своего рода манию. Наш дом был засыпав записками баронессы, словно любовными посланиями, ее слуги то и дело появлялись у нас на кухне. Если Тео не могла отлучиться из дома, тетушка слала ей душераздирающие призывы, а меня при встречах свирепо осыпала упреками. Когда же нашему мальчику случилось однажды заболеть (судьбе угодно было пощадить нашего капитана, дабы он стал для нас источником постоянной тревоги и тяжким испытанием для наших нервов), госпожа Бернштейн три дня кряду ездила на своего дома в Ламбет и клялась, что у ребенка решительно ничего нет, он абсолютно здоров, а мы придумали ему болезнь только для того, чтобы ее помучить.

Царствующая графиня Каслвуд держалась со своей старой тетушкой так же непринужденно, как со всеми прочими — и великими и малыми.

— И чего это вы из кожи вон лезете, чего вы так цацкаетесь с этой старухой, прямо в толк не возьму! — говорила ее сиятельство. — Что уж, она такая благородная, что ли? Чушь! Ничуть не благороднее всякой другой старухи, и я, если хотите знать, нисколечко не хуже их всех с этими их высоченными каблуками и надутым видом! Он была знаменитой красавицей когда-то? Стащите-ка с нее парик, выньте вставную челюсть, смойте румяна, и поглядим тогда, что останется от вашей красотки! Всю ее красоту можно свалить в шляпную картонку, а без нее она просто морщинистая старуха!

И ведь ничего не скажешь, эта маленькая разоблачительница говорила сущую правду. Таков удел красоты — рано или поздно она истлеет — сначала на земле, потом под землей. Перед нами была старость, увы, не снискавшая себе почета, почтенные седины, крашеные или спрятанные под парик. Соблазны света все еще были сильны, и старость тянулась к ним, опираясь на клюку. Восемь десятков лет она царила в свете и вкушала и от дозволенного, и от запретного плода. Она познала власть красоты, приманчивость наслаждений, лести. Но сколько под всем этим затаенных обид, унижений, разочарований, какая горечь поражений! Сколько шипов на этих розах! Сколько жалящих пчел роится вокруг сладкого плода!

— Ты не красавица, моя дорогая, — не раз говорила она моей жене, — и благодари за это бога: значит, ты родилась под счастливой звездой. — (Если при этом она противоречила самой себе, так разве это не случается с каждым из нас?) — И не говори мне, что твоему мужу нравится твое личико, а других вздыхателей тебе не надо! Все мы любим поклонение. Каждая женщина предпочтет красоту всем благам на свете — и богатству, и добродетели, и всем прочим дарам добрых фей! Взгляни на этот портрет, хотя, конечно, я знаю, что он очень плох, — этот глупый хвастунишка Неллер не смог передать ни блеск моих глаз, ни мой цвет лица, ни мою осанку. Как я была сложена тогда! А погляди на меня теперь, погляди на эту старую сморщенную шею! Почему так быстротечна наша красота? Я помню мадемуазель де Ланкло — как она была свежа, как прекрасно сохранилась в куда более преклонном возрасте, нежели мой!.. Но мы не можем его скрыть — наш возраст. Он известен по книгам мистера Коллинза. Я родилась в последний год царствования короля Иакова. Я еще не так стара. Мне всего семьдесят шесть лет. Но какая же я развалина, моя дорогая! И как это жестоко, что наш век так короток!

Тут моя жена отважилась указать на тот непреложный факт, что все мы лишь краткий срок гостим на земле.

— Вздор! — воскликнула баронесса. — Разве Адам не шил почти тысячу лет и Ева не была все это время по-прежнему прекрасна? Я всегда ставила покойного мистера Тэшера в тупик этим вопросом. Что мы такое натворили с тех пор, что наши жизни так укоротились, спрашиваю я?

— Вам, верно, всегда сопутствовало счастье в вашей жизни, раз у вас есть желание продлить ее на такой срок? — спросила у баронессы ее собеседница. — Вы так любите и умеете ценить остроумие, но разве вы не читали знаменитого описания бессмертных в "Гулливере" декана Свифта? Мой папенька, да и мой супруг тоже говорят, что это одна из самых прекрасных и самых страшных притч, когда-либо написанных. Лучше не жить совсем, чем жить без любви, и я знаю, что случись что-нибудь с моим ненаглядным Джорджем, тут моя супруга смахнула платочком слезу, — я буду просить у бога только одного — чтобы он поскорее призвал к себе и меня.