Виргинцы. Книга 2

Накануне вечером Джордж Уорингтон поведал госпоже де Бернштейн только что услышанную нами историю своих злоключений, вернее — некоторую ее часть, ибо старая дама на протяжении всего повествования не раз начинала клевать носом; но стоило только Джорджу умолкнуть, как она тотчас пробуждалась, заявляла, что все это необычайно интересно, и требовала, чтобы он продолжал. Молодой человек покашливал и запинался, что-то невнятно бормотал, краснел и без всякой охоты принимался рассказывать дальше, и, конечно, рассказ его и наполовину не был так хорош, как тот, что он преподнес в тесном дружеском кругу на Хилл-стрит, где изумленный взгляд Этти, исполненный сочувствия взгляд Тео, излучающее доброту лицо маменьки и растроганное выражение лица папеньки могли послужить достаточным признанием для любого скромного юноши, чье красноречие нуждается в некотором поощрении. При этом, по словам генерала, маменька вела себя совершенно как пресловутый сапожник мистера Аддисона, и любая трагедия могла бы сделать на театре полный сбор, если бы маменьке предоставили место в передней ложе, где бы она просто сидела и плакала. Вот почему мы избрали дом лорда Ротема в качестве тех подмостков, где читателю предстояло впервые ознакомиться с историей Джорджа, — нам казалось, что Джордж должен поведать ее в благоприятной обстановке, а не перед сонной, циничной старой дамой.

— Право же, мой дорогой, все это прекрасно и крайне интересно, молвила госпожа де Бернштейн, поднося к лицу три очаровательных пальчика в кружевной митенке, дабы прикрыть конвульсивные движения рта. — Ваша матушка была, должно быть, в восторге, когда вы перед ней предстали.

Джордж едва заметно пожал плечами и отвесил низкий поклон; острый взгляд тетушки несколько секунд оставался прикованным к его лицу.

— Разумеется, она была вне себя от восторга, — сухо продолжала старая дама, — и небось приказала зарезать откормленного тельца и… Ну и все прочее, что полагается. Впрочем, почему я сказала "тельца". Сама не знаю, ведь вы, племянник Джордж, никогда не были блудным сыном. Скорее это могло бы относиться к тебе, мой бедный Гарри. Тебе так часто приходилось бывать в обществе свиней. Бессовестные твои приятели попросту очистили твои карманы.

— Он прибыл в Англию к своим родственникам, сударыня, — с горячностью произнес Джордж, — и его приятели были друзьями и вашей милости.

— Он не мог бы найти себе худших советчиков, племянник, и я бы давно сообщила об этом сестре, если бы она соблаговолила прислать мне с ним письмо, как прислала с вами, — заявила старая дама, надменно вздернув голову.

— Ну и ну! — сказала она в тот же вечер своей камеристке, одеваясь, чтобы отправиться на раут. — По лицу этого молодого человека я поняла, что маменька была скорее огорчена, нежели обрадована его воскресением из мертвых. Подумать только — огорчена! Меня это просто взбесило! Ему бы, видно, лежать себе и лежать тихонько, где свалился, возле дерева, и надо же было этому Флораку потащить его в форт! Я знавала этих Флораков, когда бывала в Париже во времена Регентства. Они из иврийских Флораков. До Генриха Четвертого это был совсем незнатный дом. Один из предков был фаворитом короля. Фавориткой, хотела я сказать, ха, ха! Брет, entendez-vous? {Вы понимаете? (франц.).} Подайте мне мою сумочку с картами. Мне не нравится надутый вид этого мосье Джорджа, однако он похож, очень похож на своего деда: тот же взгляд, а порой и в голосе что-то… Вы, верно, слышали о полковнике Эсмонде в те годы, когда я еще была молода? У этого мальчика его глаза. Вероятно, мне так нравились глаза полковника, потому что он любил меня.

Собираясь на карточный вечер, — излюбленное развлечение, которое она никогда не пропускала, будь то в будни, будь то в праздники, и предавалась ему до тех пор, пока у нее хватало сил сидеть на стуле и держать карты в руках, — баронесса тут же, как только Джордж закончил свой рассказ, отпустила обоих племянников: старшему — подала два пальца и наградила его величественным реверансом, Гарри же протянула обе руки и ласково потрепала его по щеке.

— Бедное мое дитя! Теперь, лишившись наследства, ты сразу почувствуешь, как общество изменит свое отношение к тебе! — сказала она. — Во всем Лондоне только одна злая, бессердечная старая женщина будет любить тебя по-прежнему. Возьми этот кошелек, дитя мое! И постарайся не спустить всего сегодня же за один вечер в Раниле. Твой костюм совсем не так ловко сидит на твоем брате, как он сидел на тебе! Тебе придется представлять всем твоего брата, дитя мое, и часа два, никак не меньше, прогуливаться с ним по зале. После чего я бы на твоем месте отправилась в шоколадную и, как ни в чем не бывало, села бы за карты. А пока ты будешь там, Джордж может вернуться сюда и съесть вместе со мной цыпленка. Ужины у леди Скунс из рук вон плохи, и мне хотелось бы поговорить с твоим братом о письме вашей матушки. Au revoir {До свидания (франц.).}, господа! — И баронесса удалилась совершать свой туалет. Ее портшез и лакеи с горящими факелами уже ждали у подъезда.