Виргинцы. Книга 2

Должен сознаться, что это занятие в немалой степени увлекало меня и заставляло быстрее бежать по жилам мою вялую кровь. Обосновавшись на своей плантации в Виргинии, мой брат Хел был в высшей степени доволен теми занятиями и развлечениями, к которым он там приобщился. Его полностью устраивало общество соседей из окрестных поместий; ему никогда не надоедало заниматься посевами и рабами, ловить рыбу, стрелять уток и получать удовольствие от карт и ужина. Счастливец Хел! Я вижу, как он сидит на просторной веранде своего дома, похожего на сарай, у ног его разлеглись его любимые собаки, и здесь же его друзья — этакие виргинские Уиллы Уимблы, они чувствуют себя тут, как дома; вот его толстые, ленивые и оборванные негры; вот его оборотистая женушка, ловко заправляющая и слугами, и своим мужем; он беспрекословно повиновался ей, пока она была жива, и быстро утешился после ее смерти. Но хотя я и говорю "счастливец", для меня его удел был бы невыносим. Нет, его жена, его друзья, плантация, весь провинциальный уклад Ричмонда (когда наша провинция стала штатом, на долю Ричмонда выпала честь сделаться его столицей) — все это не для меня. Да, счастлив тот, кому пришлись впору башмаки, предназначенные ему фортуной! Мой доход был в пять раз больше, мой дом в Англии в пять раз просторнее и к тому же кирпичной кладки с отделкой из белого камня, моя жена… да разве променял бы я ее на кого-нибудь в целом мире? Мои дети… Что ж, я готов подписаться под мнением, которое сложилось о них у леди Уорингтон. И тем не менее, несмотря на все эти роскошные дары, что так и сыплются на меня, как из рога изобилия, я, каюсь, проявил неблагодарность и думаю, что мой привратник Худж, вынужденный делить свой хлеб и кусок сала с семьей, столь же многочисленной, как и у его хозяина, ничуть не меньше меня наслаждается своей трапезой, хотя миссис Молли и готовит для нас свои лучшие блюда и деликатесы, а Гамбо откупоривает бутылки первосортного вина из нашего погреба! Но, увы, какую бы радость ни доставляли сласти нашим малышам, сам я утратил к ним всякий вкус, и аромат кларета уже не щекочет мои старые ноздри. Наш священник не раз пытался меня вразумить, и, может быть, поначалу я слушал его без должного внимания. Помнишь ли ты, мой честный друг (как же ему не помнить, когда он повторял эту историю за бутылкой, пожалуй, не менее часто, чем свои проповеди, хотя леди Уорингтон и делает вид, что никогда до этого ее не слышала), — словом, Джо Блейк, ты, конечно, отлично помнишь и притом с подробностями, тот октябрьский вечер, когда мы карабкались к амбразуре форта Клинтон и приклад мушкета уже готов был раскроить этот благородный череп, но шпага Джо вовремя пронзила горло моего мятежного соотечественника. В ту пору на Джо был красный мундир (форма славного шестьдесят третьего полка, командир коего, неустрашимый Силл, пал у ног Джо, изрешеченный пулями). Джо отдал предпочтение черному цвету перед красным и занял кафедру в моем приходе. Его взгляды здравы, а проповеди кратки. За вином мы вместе просматриваем газеты. Месяца два назад мы прочли, как отличился 1 июня наш старый знакомый Хоу. Нам рассказывали, что благородный Родон, сражавшийся вместе с нами при форте Клинтон, присоединился к герцогу Йоркскому и сейчас его королевское высочество вовсю отступает под натиском Пишегрю, так что он и мой сын Майлз брали Валансьен совершенно зря. Ах, ваше преподобие! Разве вам не хотелось бы снова надеть видавший виды мундир шестьдесят третьего полка (хотя, конечно, сомнительно, чтобы миссис Блейк удалось застегнуть его на вашем дородном теле)? На днях мальчики разыгрывали какую-то пьесу, опоясавшись моей боевой шпагой. О, мистер Блейк, как бы я хотел снова стать молодым и не знать, что такое подагрические боли в большом пальце ноги! Я оседлал бы тогда своего Росинанта и возвратился бы в большой мир, чтобы снова почувствовать ток крови в жилах, чтобы хоть раз еще принять участие в ослепительной игре жизни.