«Возвращайся срочно на ранчо. Готлиб», – гласил незамысловатый текст.
«Тоже мне, командир, – неприязненно подумал Миган. – Я и так возвращаюсь, причем по своей воле, а не по телеграмме. Но все-таки любопытно, что там стряслось».
И в вертолете, который доставил его в Милуоки, и в самолете по дороге в Сан-Диего, Миган не мог избавиться от воспоминаний о споре с Даконто тогда, на ранчо. Память, будто сама по себе, выуживала из своих глубин все новые и новые пласты. Вот и в полете он неожиданно вспомнил, как среди ночи, когда, укутавшись в легкий плед, он дремал на террасе, туда неожиданно вернулся Даконто.
– Не спится, как и мне? – прогоняя сон, улыбнулся гостю магнат. – Хотя тревожный сон удел стариков. А вы чуть ли не вдвое моложе меня.
– Хотел еще раз взглянуть на звезды. Когда еще сюда вернусь. Хотел бы я быть таким стариком, как вы! Вы открыли мне звезды, – искренне ответил ученый.
– Звезды, конечно, хорошо. Но вот скрипеть суставами? Нет уж, увольте! Молодость ничем не заменишь.
– Рано или поздно все стареют, и от этого никуда не деться. А вот сохранить энергию и ясность мысли мало кому удается.
– В этом смысле у людей творческих большие преимущества над другими. Говорят, их мозг вообще не стареет. Я, к сожалению, не отношу себя к творческим личностям.
– Позвольте ваши слова счесть за небольшое кокетство, – лукаво произнес Майкл. – У вас большие планы. Иначе зачем вам было звать меня сюда?
Окончательно отгоняя прочь дрему, Миган не стал напрямую отвечать на вопрос.
– Вы когда-нибудь задумывались, Майкл, как несправедливо устроен мир? Он делит людей на расы, на касты, одним дарит власть, другим лишь жалкое существование.
– Я постоянно думаю об этом. И знаете, к какому прихожу заключению? Все временно и преходяще. Власть имущие так же беспомощны перед обстоятельствами, как и тот, кем они повелевают. По сути дела, жизнь всем дает одинаковый шанс, а дальше все зависит от интеллекта, который не передается по наследству. Большинство выдающихся политиков, полководцев, ученых от рождения не имели никаких кастовых преимуществ, они просто сполна использовали свой шанс.
– Кого вы имеете в виду?
– Да кого угодно! Атилла, Гунн, Кромвель, Наполеон, Сталин, Пастер, Бальзак, Шекспир… Если есть дар, то остальное – вопрос знаний и обстоятельств.
– Надеюсь, вы не станете отрицать, что демократия все-таки уравнивает шансы? – Миган сознательно задал банальный вопрос, он не сомневался, что у Даконто свой взгляд на вещи.
– Чушь! Самообман! Демократия лишь множит касты и затрудняет выбор. Единственное, что может по-настоящему уравнять людей, – доступность знаний. Знания в современном мире – это самая главная материальная сила.
– Не буду спорить, молодой человек. Но вы разве не думали, что ими можно манипулировать и тем самым все более и более утверждать свою власть?
– Не вижу ничего плохого во власти знаний. И потом, к сожалению, пока налицо в основном обратные примеры. До власти знаний так же далеко, как… – Даконто в размышлении искал подходящее сравнение, но потом сдался и остановился на самом банальном: – Как до ваших любимых звезд, сэр. Если внимательно присмотреться к современным политическим лидерам, то мало кто из них может похвастать настоящей образованностью и знаниями.
– Допустим. А вот вы, Майкл, хотели бы обладать реальной властью? В знании и образованности вам не откажешь.
Даконто вновь задумался:
– Пожалуй, нет. Я человек темпераментный, невыдержанный. Вряд ли распоряжаться судьбами людей мне подходит. Вы же сами видите, к чему приводит чрезмерный темперамент. Итальянцы придумали фашизм, латиноамериканцы создали банановые республики, испанцы едва избавились от Франко и коммунистов.
– Майкл, вы критикуете демократию и одновременно осуждаете сильные режимы. Разве в этом нет парадокса?
– Возможно, и есть, но я ведь не политик. Я на все смотрю с точки зрения ученого, и для меня сила режима не адекватна его прочности. А куда нас порой заводит демократия, это тоже ни для кого не секрет.
– Что же вы тогда предлагаете?
– Человек должен быть свободен душевно, и тогда все само встанет по своим местам. А освободить его могут только знания.
– Чтобы он мог формировать вокруг себя свой собственный мир? – уточнил Миган, хотя уже знал ответ.
– Да, я придерживаюсь такой позиции.
– Но разве можно жить мечтами и фантазиями?
– Человек лишь этим и живет уже несколько тысячелетий, после того как в его неотесанной голове обозначилось первое подобие мысли. И лишь поэтому, несмотря на постоянные попытки уничтожить себя, самоликвидироваться, человечество развивается и процветает.