Виртуальная история: альтернативы и предположения

В обществах, убежденных в правомерности и неизбежности своего существования, история сталкивается с серьезным препятствием. Движимые секулярными идеологиями, общими религиозными верованиями или оптимистичными настроениями, эти общества изобретают интеллектуальные стратегии, чтобы вытеснить все мысли о нереализованных вариантах, их количестве, вероятности и привлекательности для тех, кто сознательно или бессознательно, предусмотрительно или безрассудно в итоге сделал роковой выбор. Хотя Англия представляет собой типичный пример такого общества, ни одна страна Западного мира не подходила к этой задаче так систематично и не добивалась таких успехов, как Соединенные Штаты. Американская исключительность по-прежнему остается мощнейшим коллективным мифом, который зародился еще во времена отцов-основателей. Неудивительно, что столь немногие американские историки отваживались всерьез подвергать сомнению доктрину “явного предначертания”, задаваясь гипотетическими вопросами. Немногочисленные писатели, которые все же представляли американскую историю без независимости, как правило, преподносили эту идею как шутку[317]. Ранние американские историки новой республики хотя бы пытались сбежать от чувства неизбежности, которое давала роль божественного провидения в их пуританском наследии, и уделить должное внимание роли случая, но эти попытки быстро прекратились. Необходимость признавать доктрину “явного предначертания” независимости Соединенных Штатов сделала невозможными рассуждения о двух величайших гипотетических сценариях новой западной истории. Не случись американской революции, французское правительство не понесло бы огромные военные расходы, обусловленные участием в американской войне, а потому старый режим во Франции вряд ли рухнул бы в 1788–1789 гг. – и уж точно вряд ли рухнул бы окончательно. При воссоздании гипотетического хода событий 1776 г. главное не польстить уязвленному британскому самолюбию, а разобраться, возможно ли было избежать последовательности “великих” национальных революций, в которой революция 1789 г. по праву занимает второе место и которая истребила культуру “старого порядка” по всей Европе. Режимы в тот период падали, подобно костям домино, и привычка анализировать эту последовательность лишила европейских историков повода сомневаться в неизбежности американского инцидента, который запустил цепочку.

Недостаток интеллектуальных вызовов американской самодостаточности из-за пределов Американской республики, таким образом, стал одним из незаметных аспектов наследия Французской революции. И все же, что касается британских отношений с бывшими североамериканскими колониями, недостаток конструктивной критики более примечателен. Причина этому отчасти кроется в том, что полученная в 1783 г. независимость лишила американский вопрос его прежнего статуса внутренней проблемы британской истории и подарила ему самостоятельность, из-за чего он потерял значимость вне собственного контекста. Однако гораздо важнее, что отсутствие британского анализа американских гипотетических сценариев отражает отсутствие подобного анализа и для событий британской истории. До недавних пор британские историки, очевидно, не считали нужным рассматривать, что могло бы случиться, ведь фактическое развитие событий, с их точки зрения, казалось вполне приемлемым. Лежащая в основе “вигской историографии” телеология была всецело сообразна американскому варианту. Вигские историки порой позволяли себе ненадолго погрузиться в стихию сослагательного наклонения, но только чтобы подчеркнуть ее отталкивающую и недопустимую природу. Викторианцы пугали себя гипотетическими сценариями, как рассказами о привидениях, представляя нестерпимое, но при этом чувствовали себя в безопасности, осознавая его невозможность.