Виртуальный оргазм

Разорванный алый металл, паутина лобовика, беж сидений в кровавых подтеках… Увезли под пресс… Она отбегала год, ее хозяйка – коротких девятнадцать лет. Андрей пресекал все разговоры о судьбе, называл себя убийцей и бедоносцем. Его не интересовало ни наличие алкоголя в организме после вскрытия, ни нарушение скоростного режима при малом опыте вождения. Подаренные ключи он называл бомбой, убившей дочь. Огромное дерево, которое приняло удар, Андрей спилил. Оказалось, что древо почитали как памятник. Не то под ним искал рифму какой-то пиит, не то на одном из сучьев повесился любовный страдалец дней, ушедших в Лету.

Андрея оштрафовали. Вырисовывался принцип домино. Убитая машина, погибшая Ирочка, спиленное дерево. На этом месте до сих пор стоит небольшой крест. Аварий там меньше не стало. Может, место проклятое, а может, вдавленная в пол точка акселератора и есть одно из нависших над миром проклятий…

После похорон Андрея долго не слышал. Вопрос: «Как дела, старина?» – прозвучал бы вульгарно. Спросить: «Ну как ты, Андрюш?» – всковырнуть рану, дать понять человеку, что оставшиеся годы ему можно только соболезновать. Он позвонил через месяца два. Сообщил, что умер Витя Сомов. Спросил: пойду ли на похороны? С Витей мы одно время дружили. Хотя… Скорее все же – были приятелями. Снимали загородные бани не для помывки, летали на отдых. Таких, как Витька, любят женщины, остерегаются конкуренты, боготворят дети и не жалеет жизнь.

Андрей походил на трубочиста: весь в черном, и только блестящие пуговицы с прирученным «Versace» львом. Еще кепка наподобие той, что носил де Голль. Нервно мял перчатки, ковыряя носком ботинка булыжник.

– Тём, ну Витьку-то за что? Такой парень был, а… Не парень, а кладезь душевная. И так погиб, так погиб…

– Мне сказали, что во сне умер. Говорят, алкоголь…

– В таком возрасте любая смерть – это гибель. А ты не употребляешь?

– Может, ты и прав… Это я по поводу гибели… А я не употребляю. Нет. А вот он меня иногда употребляет.

Батюшка некартинно усердствовал. Во время одного из поклонов чуть было не свалился, но поддержали скорбящие. Их самих поддерживать впору, а они вот святому лицу помогли. Но у него ведь жизнь нелегкая, вся на ритуальных контрастах. Сегодня похороны, завтра венчание, потом дитя какое покрестить надо.

Моросящий дождик пригласил к выходу с погоста. Андрей вспомнил Иришку. Скорее, не вспомнил. Ведь есть те, о ком мы помним ежедневно. Иногда память дает осечку, и пауза делает воспоминания еще больнее.

Мы попрощались, договорились созвониться через пару недель…

Андрей позвонил несколько раньше. Голос напоминал левитановский, слово «здравствуй» прозвучало безжизненно.

– Ты Ингриду Станиславовну помнишь?

– Какую? – спрашиваю.

– Она пение у нас преподавала.

– А-а-а! Конечно, конечно, помню! Худая, в голубом кримплене. Она еще надо мной подтрунивала, что длинные волосы это еще не умение играть на гитаре, так как это делают хиппари. Она так и говорила: «Хиппари». Помню, конечно. Славная она жен…

– Тёма, она умерла.

– О, господи… Царствие ей небесное. Но пожила вроде учительница. Возраст. А потом, эта худоба, печальный взгляд еще в те годы…

– При чем тут возраст и худоба? Умер человек, несущий в мир свет.

Андрей предложил сходить на похороны. Я долго молчал, разогревая батарейку мобильного. Безотказность вновь одерживала сокрушительную победу над здравым смыслом. Нет, я прекрасно относился к нашей бывшей учительнице пения, но видел ее последний раз настолько давно, что смог бы узнать только по фотографии. Теперь уже опознать… Попытки сопротивляться с моей стороны все же были. Но Андрей сказал, что полученные знания сродни материнскому молоку. Хотел спросить, а что если ребенок был искусственником, но промолчал. Да и петь, кстати, меня так и не научили.

Андрей как будто и не переодевался. Та же куртка с блестящими пуговицами, деголлевская кепка, шесть пурпурных роз. Наше поколение оказалось сознательнее. Школяров проститься с Ингридой Станиславовной пришло немного. Учительский состав присутствовал. Лица были вымученными, как на последнем уроке. Нас c Андрюшей узнали, долго говорили, что мы подросли и хорошо выглядим. А ведь учили не врать. Андрей, похожий на трубочиста, у меня физиономия, годящаяся только для рекламы средств от морщин, с пометкой «before». Скорбящая девочка лет двенадцати, похожая на юную Монику Левински, торжественно исполнила на скрипке что-то приторно-грустное. Смычок оставила на свежем куличике могилы. Я подумал, что крест из двух смычков смотрелся бы более законченно. Речи были сплошь из стихов и изречений великих. Какой-то субтильный человек в очках долго цитировал Бунина. Андрей уже в который раз тяжело вздохнул.

– Вот и нет Ингриды Станиславовны. А ведь я был тайно в нее влюблен…

– Как в мать?

– Ну почему же?.. Нам ведь нравятся женщины, возрастом нас превосходящие.

– Но это… Превосходство, оно тоже хорошо до определенной степени. Хотя понимаю. Мне вот иногда с директрисой хотелось…