Виртуоз

В ресторане «Ваниль» он пообедал с приехавшим из Америки известным футурологом, чьи книги о будущем с юности пленяли его воображение. Футуролог был очень стар. Его лицо было скомкано интеллектуальными катастрофами минувшего века, смято разочарованиями и несбывшимися прогнозами. Он моргал слепыми, полными голубой слизи глазами, излагая Виртуозу свою гипотезу переселения Европы на территорию России в связи с потеплением климата и затоплением европейских пространств.

— В «Рэнд корпорейшн» рассматриваются несколько вариантов такого переселения. Южный Урал с древним городом Аркаим все настойчивей называют колыбелью европейской цивилизации. Заселение Среднерусской равнины и Предуралья будет объявлено возвращением европейцев к своим истокам. Именно в этом контексте я бы рекомендовал рассматривать продвижение НАТО на Восток.

— Я всегда утверждал, что Европа является далекой периферией России. — Виртуоз любовался тем, как шевелятся дряблые складки на лице футуролога, словно под желтой кожей перемещается пузырь воздуха. — Мы превратим Аркаим в этнографический заповедник, где будем содержать остатки европейских народов, показывая нашим друзьям — китайцам, чем были когда-то англосаксы, немцы, французы. Ваши прозрения продолжают меня восхищать.

Он смотрел на собеседника сияющими глазами преданного ученика, и глубокомысленный старик не умел различить в его словах иронию.

Перед тем, как вернуться в Кремль, он посетил выставку «Артманеж», на которой счел за благо просто помелькать среди художников-модернистов, выражая тем самым свое к ним внимание. Задержался ненадолго перед забавной экспозицией, где демонстрировалась книга с листами, изготовленными из тонко нарезанного сырого мяса. На розовых сочных страницах темной тушью были начертаны стихи Иосифа Бродского. Автор изделия, черный гривастый художник тревожно и подобострастно заглядывал в глаза вельможного посетителя. Читал вслух: «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать…» Виртуоз с одобрением посмотрел на художника, на собравшихся вокруг репортеров и критиков и шутливо произнес:

— Зажарьте мне первые две буквы, — чем вызвал аплодисменты.

Ближе к вечеру на своей великолепной «Ауди», мягко шуршащей, с задумчиво вздыхавшей сиреной, въехал в Троицкие ворота Кремля, розового, фиолетового, среди серых облаков и внезапных вспышек белого солнца.

Прошел по коридорам административного здания, кивая козырявшей охране. В приемной при его появлении секретарша вскинула просиявшие и слегка печальные глаза, в которых он не без удовольствия прочитал молитвенное обожание.

— Звонки? Посетители? — Он задержался, прежде чем переступить порог кабинета.

Она заглянула в листок, перечисляя имена звонивших персон. Среди них был один из директоров Газпрома, Посол Великобритании, примадонна шоу-бизнеса, лидер левой оппозиционной партии. Два телефонных аппарата цвета слоновой кости, без циферблатов, соединяли его кабинет с двумя президентами, ныне действующим и его предшественником. Оба молчали. Их молчание объяснялось протокольными встречами, в которые были погружены и тот, и другой. Молчание продлится еще некоторое время, после чего оба телефона разразятся настойчивыми и требовательными звонками.

Виртуоз вошел в кабинет, плотно затворив дверь. В кабинете было просторно, тихо, вкусно пахло темной кожей кресел, сладкими лаками столов и стульев. Полупустой книжный шкаф с декоративными, тисненными золотом томами Брокгауза и Эфрона. Портрет президента Артура Игнатовича Лампадникова, его волоокое, с нарочитой твердостью лицо. За окном, совсем близко, — купола Успенского собора. Золоченые, чуть помятые оболочки заглядывали к нему в кабинет, и он чувствовал их золотые, обращённые к нему лица, сияющие глаза, взиравшие с таинственным ожиданием. Купола были одухотворенны, были живые, были вместилищем загадочной властной субстанции, которая незримо наполняла чашу, ограниченную розовой кремлевской стеной. Оказавшись однажды в Кремле, он попал под воздействие этой бестелесной субстанции, что накапливалась от царства к царству, от одной империи к другой. Составляла не определимую словами природу власти. Была ее нимбом, ее бесплотной атмосферой, в которой власть принимала образы царей, вождей, повелителей. Помимо всех уложений и конституций, они, питаясь этой субстанцией, обретали право повелевать гигантской, среди трех океанов, страной, сберегая ее среди катастроф и триумфов истории.

Он был погружен в эту бестелесную материю власти. Плавал в ней, словно гибкая рыба в таинственной влаге, вдыхал невидимыми жабрами, которых были лишены обычные, пребывавшие за пределами власти люди. Купола, словно гигантские золотые яблоки, взращенные на древе государства, слабо раскачивались за окном. Излучали бесшумные вспышки, которые сквозь стекло наполняли кабинет. Проникали в нервные ткани, будоражили кровяные тельца. Он жил, пораженный этой загадочной лучевой болезнью.