Виртуоз

— Государь, объяснял я ученым, повторил земной путь Спасителя нашего Иисуса Христа, — богослов продолжал повествовать владыке о своей встрече с интеллигенцией, но речь его была обращена к Алексею, воздействовала на его затуманенное сознание. — Как и Христос, Государь бы предан самыми близкими людьми. Как и Христос, которого народ сначала встретил ликованием в Иерусалиме, а затем отдал Пилату на распятие, царь был оставлен своим народом. Сердце народное отвернулось от царя. Народ возжелал иной страны, иной реальности, иной правды, иного правления. Возжелали простолюдины, чиновники, люди искусства, аристократы, офицеры и генералы, даже некоторые члены царского дома, даже духовенство, — ведь известно, что духовник Государя не поехал за ним в Тобольскую ссылку, а доктор Боткин поехал. И тогда Государь сказал: «Кругом измена и трусость, и обман». Сердце человеческое свободно, Бог не властен над человеческой свободой. Сердце народа пожелало смерти царя. И он это понял, и отдал себя в руки помраченного народа, принес себя в жертву, понимая, что Россия должна пройти сквозь выбранные ею испытания, и лишь потом возродиться.

— Народ заплатил жестоко за свое отречение, — настоятель Троицкого храма отец Елеазарий, подтверждая сказанное отцом Никандром, исподволь посмотрел на Алексея. — Генерала Корнилова, который арестовывал царскую семью, разорвал большевистский снаряд. Генерал Алексеев, возглавивший антимонархический заговор, был зарублен большевистскими шашками. Крестьяне превратились в большевистских рабов. Интеллигенцию сгноили в Гулаге. Особую, искупительную жертву принесла православная церковь, взойдя на крест за царем. Я просматривал документы, связанные с прославлением новомучеников. Такие гонения претерпевали только ранние христиане. Например, Киевский Митрополит Владимир из своих покоев в Киево-Печерской Лавре был выведен на крепостные валы и там расстрелян. Архиепископ Пермский Андроник погребен заживо, но перед смертью ему выкололи глаза, вырезали щеки и окровавленного водили по улицам. Епископ Тобольский Гермоген был утоплен в реке. Архиепископ Черниговский Василий зарублен саблями. В Юрьеве большевики ворвались в покои епископа Платона, стащили босого и раздетого в подвал, отрезали нос, уши, кололи штыками и зарубили. В Воронеже большевики схватили Архиепископа Тихона, повесили на Царских вратах церкви. Епископ Белгородский Никодим был заживо засыпан негашеной известью. В Херсонской губернии три священника были распяты на крестах. Священника Золотовского восьмидесяти лет нарядили в женское платье, вывели на площадь и приказали плясать, а когда тот отказался, его убили. Протоиерея Казанского собора отца Орнатского расстреливали вместе с его двумя сыновьями. Его спросили: «Кого сначала убить — вас или сыновей?» Батюшка ответил: «Сыновей». Пока расстреливали юношей, отец Орнатский, встав на колени, читал «отходную». Его застрелили из револьвера. В Чердыни мучители схватили священника Котурова, сорвали с него одежды и до тех пор поливали на морозе водой, пока он не превратился в ледяную статую. Все это делалось, как вы заметили, с дьявольской театральностью, носило характер ритуальных убийств. Так наши священники за прежние свои упущения и проступки снискали святость.

Алексей слушал ужасающий рассказ об избиении мучеников, сострадал, содрогался от боли. Но в этой боли присутствовал необъяснимый восторг, ликующий порыв, словно душа его, исполненная любви, неслась ввысь, вслед за душами праведником, и ей открывался бесконечный свет.

Он увидел, как в дверях появились телеоператор с камерой, ассистент и сопровождавшая их женщина, та, что присутствовали на вчерашней встрече с монархистами. Она что-то неслышно поясняла оператору, поводила рукой по стенам, где висели иконы и картины с религиозными сюжетами. Ее появление взволновало Алексея. Все это время он ни разу о ней не подумал. Но теперь с испугом и изумлением вспомнил их вчерашнюю встречу, звон соприкоснувшихся бокалов, трепетание пространства, но которому пробежала таинственная волна, поразила его бесплотным ударом. Сегодня на женщине было синее платье с серебристым отливом, какой бывает у тропических бабочек. При каждом ее движении по платью пробегал льющийся блеск, словно синий шелк пропускал свечение тела. Ее лицо, как и вчера, казалось бледным, печально-болезненным и очень красивым, словно кто-то мучил и обижал ее за ее красоту. Приподнятые золотистые брови, высокий открытый лоб, расчесанные на прямой пробор светлые волосы делали ее обворожительной, трогательной и беззащитной, и эта беззащитность и тайная горечь ее чудесного лица, как и вчера, взволновали Алексея.

Отец Елеазарий, не замечая оператора, нацелившего на него телекамеру, продолжал: