Виртуоз

Наклонился над ней, целуя ее теплые плечи, душные, льющиеся волосы, и сквозь волосы — ее глаза, ее губы, ее хрупкую переносицу. Закрыть веки и ждать, когда на ветке появится сойка с бирюзовыми крыльями, вытянет клюв, не решаясь взлететь, приседая на цепких лапках и вновь вытягиваясь, перед тем, как ринуться в глубину леса. Белое пышное облако медленно уплывает за круглую вершину, и смотреть, как его голубоватый край скрывается за волнистой кроной, и там, у вершины, попадая на солнце, вьется, слабо трепещет лесная бабочка. Росинка загорается фиолетовым, нежно-голубым и оранжевым, полыхнет упоительно-алым, и вновь темно-синим, дивно-зеленым и желтым, и стоять на крыльце, любуясь невидимой каплей, которая прилепилась к листу крапивы и играет с солнцем и с твоим восхищенным зрачком. Белый речной песок, сухой и горячий, пристающий к руке мерцающими песчинками, с разбросанными у воды створками раковин, чьи перламутровые донца гладкие и прохладные на ощупь. Рисованная нарядная буквица с фантастической птицей, увитая цветами и ягодами, и на твердой странице — косматая голова коня, витязь в седле, копье, опущенное к придорожному камню. Стекло, туманное от бесчисленных поцелуев и вздохов, и в сумраке за стеклом — изумрудный перстень, оправленный в серебро, и на дне прозрачного камня драгоценная зеленая искра, Белое, охваченное нимбом лицо царевны, хрупкая шея, окруженная кружевами рубашки, и оттуда, из-за ворота, стекает коричневая янтарная струйка, смоляная слеза, отразившая алую точку лампады. Поросший травою склон, и на длинных стеблях тянутся, стремятся к лучам, благоухают сладостными ароматами розовые и белые лилии. И такое счастье, такое жаркое ослепленье, переполняющая сердце любовь, что все начинает сверкать, сливается в стремительный блеск, в трепещущую молнию света, в бесконечное отраженье зеркал, из которого выпадаешь в пустыню, в сумрак, и только на потолке, у задернутой шторы водянистое скольженье теней.

Он дремал, чувствуя на плече ее дыханье.

— Ты спишь? — тихо спросила она.

— Нет, — отозвался он.

— Я хочу тебе что-то сказать.

— Что, милая?

— Мне кажется, сейчас у меня случилось зачатие.

— Как ты могла почувствовать? — Он повернулся, стараясь рассмотреть ее лицо. Оно было чуткое, зоркое, исполнено нежного изумления. — Разве такое можно угадать?

— Я почувствовала, как вдруг стало горячо и сладко, и все распахнулось до неба, а потом сжалось до плотной точки, как будто завязалась сочная почечка, набух крохотный плотный бутончик. Я его чувствую в себе.

— Но, может быть, тебе показалось?

— Нет, я чувствую эту живую, растущую почку. Это сын. Я рожу царевича.

— Боже мой, — он смотрел на нее со слезным блеском в глазах. Это случившееся зачатие было продолжением всех чудотворных превращений, которым он был подвержен. Оно не могло не случиться, ибо все, что он пережил в эти недели и месяцы, было преодолением смерти, торжеством жизни вечной. Она лежала рядом, тихо улыбаясь, прислушиваясь в себе к потаенному росту. Он положил ладонь ей на живот, выпуклый, теплый, дышащей, и у него под ладонью — он это чувствовал — пульсировала и разрасталась нежная алая почка. Исходило, — он это видел своими полными слез глазами, — разноцветное прозрачное зарево, предвещая восход неведомого светила.

— Боже мой, — повторял он, целуя ее живот, вдувая свое нежное тепло, которое проникало в темное лоно, и оно откликалось едва уловимым биением.

Ближе к вечеру Марина сообщила, что оба они званы в оккультно-политологический театр Леонида Олеария, московской знаменитости, авангардного режиссера и визионера, чьими тайными услугами пользуется Кремль, к чьим невнятным, с затемненным смыслом, прогнозам присушиваются интеллектуальные центры мира.

— Ты думаешь, нам стоит пойти? — рассеянно спросил Алексей, все еще переживая чудесную весть, которой она его одарила. Он желал побыть со своей любимой, насладиться случившимся чудом, которое сочетало их в нерасторжимое, на все бесконечные времена, единство.

— Тебе будет интересно, я уверена. К тебе повышенное внимание, и этим надо пользоваться, — ответила она тоном советницы, искушенной в придворной дипломатии. И этот деловой, хлопотливый тон умилил его, — она заботится о его будущей, августейшей роли, собирает вокруг него придворных, ищет себе место среди грядущих дворцовых интриг и хитросплетений.

Был вызван к дому шофер Андрюша, улыбающийся и жизнерадостный, будто он постоянно принимал эликсир счастья. Солнце с бесшумным плеском лилось с крыш на бульвары. Аллеи были полны нарядной, предвкушающей вечерние развлечения толпой. Москва, как маслянистый благоухающий лепесток розы, источала сладкую пряность. Сулила близкие сумерки, прозрачные огни, неутомимые ночные наслаждения. Машина доставила их к Чистым прудам, к зданию театра, который уже наполнялся зрителями, избранной кастой посвященных, чье сознание многократно подвергалось воздействиям гениального мага и обладало повышенной восприимчивостью к явлениям незримого мира.