Вирус «Мона Лиза»

– Думаю, именно этот контраст он и пытался запечатлеть, выставив фотографии. – В голосе Патрика Вейша прозвучало нечто, чего Хелен никак не ожидала: горечь. – После аварии он очень изменился. И я имею в виду не только внешность. Вообще все. Он вернулся сюда, в Польшу, спрятался от всего мира.

Хелен кивнула. Ей показалось, что она понимает Павла Вейша. Достаточно было вспомнить свою реакцию, за которую ей по-прежнему было стыдно: должно быть, жизнь стала для него настоящей пыткой. Однако, судя по всему, старший Вейш подошел к вопросу серьезно, иначе он не стал бы увековечивать свои ожоги в масле и вывешивать картину именно в приемной.

И все же представить себе, чтобы Мэйделин влюбилась в такого человека, было просто невозможно. Даже сама мысль об этом была невыносима для Хелен.

– Вы пытаетесь понять, как это случилось, чтобы ваша дочь и мой отец оказались вместе, верно? – Патрик Вейш бросил на нее пристальный взгляд.

– Вашему отцу шестьдесят шесть, а Мэйделин – шестнадцать, – снова оправдываясь, произнесла она.

– Пойдемте со мной, я покажу, где я нашел ваше имя и имя вашей дочери. Или вы хотите сначала немного отдохнуть? Я совсем забыл, что вы уже давно на ногах.

– Как я могу сейчас спать? – отозвалась она.

На миг ей показалось, что на лице Вейша промелькнуло некоторое облегчение. Он обернулся к узкой двери между двумя книжными шкафами, почти незаметной.

– Прошу вас, сюда.

Следуя за ним, она почувствовала желание бросить на портрет последний взгляд. Хотя Павел Вейш очень сильно обгорел, на картине он действительно улыбался. И от этой улыбки по спине бежали мурашки.

17. Лейпциг

– Бессмысленно, просто бессмысленно. – Комиссар уголовной полиции Манфред Либерманн покачал головой и потер лицо руками.

– Я же говорю: левый экстремист. Это направлено против города. Возможно, из-за отвергнутых беженцев. – Файгель отпил чаю.

– Везде у тебя левые экстремисты. Ты сказал бы так, даже если бы стену разрисовали свастикой. Ты и в этом случае списал бы все на леваков. – Либерманн скривил губы в насмешливой улыбке.

– Да отстаньте вы от меня! – возмутился Файгель и шумно водрузил стакан с чаем на стол в конференц-зале. – Говорю вам: вы серьезно недооцениваете опасность слева. На семинаре в Геттингене…

– Да перестань ты рассказывать про свои семинары! – перебил его Либерманн. – Только из-за того, что когда-то ты состоял в нацистском футбольном клубе, дружил с правыми ребятами…

– Хватит ссориться! – послышался строгий голос женщины лет сорока. У нее была спортивная фигура, она носила узкие джинсы и белую блузку. – Давайте снова вернемся к фактам. В конце концов, мы собрались ради того, чтобы устроить мозговой штурм.

Либерманн весело усмехнулся.

– Мозговой штурм, – передразнил он ее. – Ох уж мне эти ваши полицейские глупости! Факты очень просты: ратуша без башни, один пьяница, если он вообще когда-нибудь проснется, будет иметь величайшее похмелье в своей жизни, и вся площадь в обломках. И это – посреди Лейпцига, так сказать, на коленях у мэра.

Он изобразил взрыв, картинно взмахнув руками.

– Кому, черт возьми, может понадобиться взрывать ратушу, если не левым? – вставил Файгель.

– Правым? – усмехнулся Либерманн.

– Ах, да хватит уже, Манфред! – Файгель пренебрежительно махнул рукой.

– Как бы там ни было, сработано чисто. Техники говорят, что башню буквально вырвало с корнем, словно орудовали скальпелем.

– Каким скальпелем? – недоверчиво переспросил Либерманн. – Что за дерьмо, Сабина! Ее просто взорвали. Идиоты прикрепили взрывчатку на дверь, и – бумм! – ее оторвало. Это не имеет никакого отношения к скальпелю.

– А если они действительно хотели взорвать только башню? – спросила у него коллега, упершись руками в бока.

Она стояла перед маркерной доской, на которой последние полчаса аккуратным почерком записывала все идеи.

– Зачем кому-то взрывать одну только башню лейпцигской ратуши? – В этом Файгель был с начальником согласен. – В конце концов, это вам не Биг-Бен и не Эйфелева башня.

Либерманн одобрительно кивнул:

– Если ты стреляешь в дикого кабана и случайно попадаешь точно в глаз, то не будут же все говорить: «Ага, он целился точно в глаз, обалдеть!»

Главный криминалист Сабина Штайнке нахмурилась:

– Это плохой пример, Манфред. Конечно же, так все и подумают. И если охотник умен, то он будет твердо стоять на том, что целился именно в глаз кабану.

Либерманн сокрушенно покачал головой:

– Чушь какая-то!

– Как бы там ни было, башня известна во всем мире благодаря золотому сечению, – сказала его коллега.

– Золотому сечению? – переспросил Файгель.

– Ты сколько уже живешь в Лейпциге? Возможно, тебе стоило бы побывать на экскурсии по городу. Башня разделяет ратушу по так называемому золотому сечению. Это обозначение определенной пропорции. Если нарисовать линию длиной десять сантиметров и поставить вертикальную отметку ровно на шести и восемнадцати сотых сантиметра, то линия будет разделена золотым сечением…