Вирус турбулентности. Сборник рассказов

…В комнате Смирнов держал речь:

– Вы мне своим нытьём надоели. Жизнь нужно делать самому.

– А ты, значит, сам её делаешь, – ехидно поддел Витька.

– А она делает тебя, – пробубнил в пол Олег.

– Себя послушайте: «она меня бросила, она меня не любила…» Знаете, что я сделал, застав свою жену с бойфрендом? – он медленно обвёл всех взглядом.

– Убил обоих, – Витька, расслабившись, откинулся на спинку кресла.

– Топором, – закончил Олег, всё ещё рисуя ножом на полу.

– Потому вы и ноете всю дорогу, – огрызнулся Влад, – Я взял собаку и ушёл. А утром вернулся, посадил их рядом и всё выяснил.

– И что они сказали? – Лена в ужасе замерла на пороге.

– Всё сказали.

– И как… потом? – она забыла, зачем зашла.

– Знаешь, Леночка, любить можно только собак и детей. Я очень люблю собак. Им можно доверять. Они не предадут и не обманут. И не нагадят тебе в душу. А когда я понял, что так же люблю детей, женился и завёл дочку. И мне всё равно, что делает моя жена, лишь бы она за ребёнком хорошо ухаживала. Я для своей дочки мир переверну.

 Повисла тишина.

– Ну вот, – обрадовался вдруг Витя, – за это и выпьем: за мир во всём мире! – и стал щедро заполнять пустые рюмки.

– Нет, – Лена в два шага очутилась у стола, – Так не честно. Вы меня пригласили, а тост сказать не дали.

– Виноваты, Леночка, – Витя приложил руку к сердцу, – исправимся. Тише! – гаркнул он во всю дурь, – Дама говорить будет.

– Быстро – не умею, но красиво – постараюсь. – Лена отодвинула с края тарелку, – Помните, ещё на первом курсе, у Олежки, кажется, на дне рождения, мы сидели ночью на крыльце, и каждый рассказывал, о чём мечтает. Игорь тогда сказал: «Я хочу, чтоб у меня был большой дом: чтоб всем места хватало. И было там всегда много-много всяких вкусностей. Чтоб друзья могли заходить, когда хотят, и оставаться, сколько хотят. И чтоб в доме был большой камин…» Я сидела, смотрела на звёзды и представляла себе этот тёплый дом, и на душе было очень светло. Он рассказывал дальше: «…И чтоб у камина стояло кресло. А рядом всегда была…» Я ждала, что он скажет «любимая», или «жена», а он сказал… «преданная собака». «А ты?» – спросила я. «А я сидел бы в кресле, в ногах – большая чёрная собака, и смотрел, как друзья приходят и уходят».

 Лена, замолчав, поправила скатерть.

– За что же пить? – осторожно поинтересовался Олег.

– Подожди, ещё не всё. Так вот. А прошлым летом, когда вы резвились на речке, мы с друзьями такой же ночью сидели на лавочке у подъезда. Я рассказала эту историю, так раздражавшую меня раньше, и меня спросили, а о чём я теперь мечтаю. И я ответила: «Теперь я мечтаю о том же». Так давайте выпьем за то, чтоб у каждого из нас была своя собственная собака. У тебя, – кивнула она Владу, – у тебя, Олеж, собака, у Вити – собака. Игорь, – обернулась она к дверям, – а у тебя есть собака?

– Нет.

– А у меня есть! За ваших будущих собак, мальчики!

 …Дома она разбудила испугавшуюся маму.

– Лен, что случилось? Тебя кто-то обидел? Сколько сейчас времени?

– Мам, извини меня. Скажи, пожалуйста, Шилиным, что я не буду брать у них щенка. Придумай что-нибудь. Скажи, что у детей аллергия. Хорошо? Скажешь?

– Лена, что случилось?

– Ничего, мамочка. Извини, пожалуйста. Просто… просто я совсем не люблю собак.

– – – – -

Утро

« …Непокой-

Белая птица над белой рекой…»

Он проснулся от холода. Открытые плечи занемели. За плотными шторами бродил свет. Двигаться не хотелось. Рядом в аккуратном коконе одеяла дышала тёплая Лера, даже тяжёлые волосы ровно стекали по подушке. Пока раздумывал, потянуть конверт за край или нет, сон как рукой сняло. В последнее время автопилот на пристраивание в полудрёме к нежному Лериному телу барахлил.

Чертыхнувшись, Он резко сел и, сдёрнув со спинки стула яркий халат, сунул ноги в тапочки. По дороге наклонился к кроватке дочери; улыбнувшись, осторожно поправил одеялко. Так, с глупой улыбкой, и свернул в кухню. Не глядя, выбил из пачки сигарету, отодвинул штору и дёрнул за шпингалет форточку.

Глаза резанул не свет даже, а холод. Он зажмурился и, прикрыв рукой с зажатой между пальцами сигаретой глаза, с трудом разлепил ресницы.

В узком формате прищура бился синеватый сколок. Чуть привыкнув, Он ослабил прищур, и свет улёгся белым чистым пластиком. Он всё стоял. Пластик расширялся, пока не растёкся, нетронутый, во всю ширь изумлённого взгляда: под окном расстилалось снежное поле. Сдобное, доброе, пронизанное, казалось, из него исходящим светом. Было очень тихо. Звук словно повис на конце высокой ноты, бездыхан и неподвижен.

 Вдруг подумалось, что хорошо бы плеснуть в эту белую кипень жёлтым. Ярким, назойливым. Чтоб расползся ядовито круг. Большой. Жаркий: Солнце… И красным. Кружочки. Ягоды. Круглые, сочные. Туда же набросать частыми листьями густой акварельной зелени.

Картинка ожила, запахла мёдом. На губах стало липко и сладко, будто прикусил от старания кончик кисточки.

Невольно улыбнувшись, Он зажмурился и даже головой тряхнул, сбивая наплывающие без спроса весёлые пятна. Картинка неохотно стёрлась.