Вирус «В»-13. Тайна белого пятна

— Тогда, мой дорогой, я сам приду к вам и буду просить, чтобы приняли меня, хотя бы счетоводом, в ваше предприятие… Действуйте, Эксон!… Но мой совет — производите все ваши работы с микробами где-нибудь подальше. Иначе разговоров будет не меньше, чем после взрыва хорошей бомбы. Боже вас упаси ввязывать правительство. Пусть пока что это будет ваше частное дело.

— Понимаю.

— Вот теперь мы можем допить шампанское. За ваш успех.

Хрустально-нежно прозвенели бокалы.

Профессор Морге

Легкий двухместный самолет мчался в сплошном серовато-белом месиве облаков.

Перед глазами профессора Морге покачивалась голова пилота в черном кожаном шлеме. Монотонно гудел мотор. Сквозь ватные затычки в ушах его шум доносился глухо, как вой ветра в трубе в осеннюю ночь.

Рукой, затянутой в перчатку, профессор протер боковое стекло кабины. Мимо самолета с космической скоростью неслась однообразная грязно-серая пелена. Профессор отвернулся и усталым движением втянул голову в плечи.

Куда он летит? Зачем?… Мысли проносились беспорядочные, тоскливые и горькие, как хинин.

…В тот день, когда в осажденном Берлине все живое металось в панике, когда эсэсовцы, торопливо топоча сапогами, бегали по его дому и начиняли термитом лабораторию, а он сам безучастно сидел в своем кабинете, с ампулой цианистого калия в жилетном кармане, — в этот день за ним прилетел самолет.

Пилот передал письмо. В письме не было подписи. На самолете не было опознавательных знаков, — в воздухе его с одинаковой вероятностью могли расстрелять и немцы, и американцы, и русские. Однако это была ниточка спасения, и она вдруг вызвала у профессора Морге интерес к жизни.

Он сел в самолет. Но ампулу с цианистым калием не выбросил.

Его помощник доктор Шпиглер успел удрать еще до того, как русские подошли к Берлину. Профессор летел один. С собой он захватил только маленький чемоданчик из крокодиловой кожи.

Неподвижным, невидящим взглядом профессор смотрел прямо перед собой. Пытался думать. Пытался ответить себе… так что же успел сделать в жизни он, профессор Морге — один из лучших микробиологов мира.

И старой полузабытой кинолентой разматывались картины прошлого.

В юности он рос хилым, болезненным и некрасивым.

Душевные качества не компенсировали физических недостатков — он был высокомерен, злопамятен и самолюбив. Товарищи его не любили. Женщины не обращали на него внимания.

Он отвечал им тем же.

Отвращение к математике заставило его продолжать образование в медицинском институте. Там он и увлекся немецкими классиками реакционной философии Их рассуждения были близки его собственным. Их книги стали его настольными книгами. Его отношение к жизни определили цинизм Ницше и мрачная философия Шопенгауэра.

Закончив институт, он остался на кафедре микробиологии.

Ему трудно было представить себя в роли врача, лечащего людей, избавляющего их от страданий. Да он и не собирался этого делать.

В то время, как ученые всего мира искали новые способы борьбы с болезнями, он просто изучал инфекционных микробов. Он не чувствовал к ним извечной человеческой ненависти. Даже наоборот. Большинство вредоносных микробов подтверждали его философию жизни: они мало беспокоили избранных — верхушку общества, но зато безжалостно расправлялись с необеспеченным рабочим людом.

Со спокойным любопытством молодой врач занимался микробиологией. Он стал специалистом по выращиванию микроорганизмов в искусственных средах, и, наконец, защитил докторскую диссертацию, выведя возбудителя какой-то злокачественной лихорадки.

На средства, оставленные отцом, он мог заниматься чем угодно. Он бросил работу в клинике, уединился в своем имении и занялся собиранием коллекций Коллекционировать можно все, что угодно, начиная с почтовых марок и кончая дверными замками Профессор Морге коллекционировал микробов. В его частной лаборатории под Берлином была собрана богатейшая и, вероятно, единственная в мире коллекция микробов всех существующих инфекционных болезней на земле.

В громадных шкафах-термостатах, где автоматически поддерживалась температура человеческого тела, стояли сотни пробирок, в них жили и размножались мириады вредоносных бацилл. Профессор сам варил для них питательные студни и бульоны. И когда видел под микроскопом, как начинали оживать и двигаться его чудовищные питомцы, был доволен.

Он жил один. Где-то в частном пансионе Берлина воспитывалась его дочь — итог случайного недолголетнего брака. Он пересылал в пансион деньги и редко вспоминал о дочери.

Прошло несколько лет. Его имя забылось во врачебном мире.

Кроме микробов, профессора ничто не интересовало.

В стране менялись правительства. Менялась жизнь. Наступил голод. Начались перебои с электроэнергией, не горел газ, В лаборатории было холодно, не работали термостаты, погибла половина коллекции.

Самые пенные пробирки, с нестойкими бациллами, он сохранил у себя под рубашкой, согревая их теплом собственного тела.