Вирус зла (СИ)

Кое-как позавтракав (еда совершенно не шла в рот), Громов написал сообщение Пахмутову, о том, чтобы тот тоже приехал, и выскочил на улицу.

Погода резко испортилась по сравнению со вчерашним днем. Хмурое небо, без малейших просветов, действовало угнетающе и заставляло думать о самых неприятных вещах.

До общежития он домчался за каких-то пять минут, увидел, что Романов уже ждет его на улице.

— Пойдем, — отрывисто бросил он приятелю, проводя его через контрольно-пропускной пункт коменданта.

Спустя двадцать минут подъехал Пахмутов, и Громову стало окончательно ясно, что дела плохи. Вид друга, измученный и откровенно напуганный, производил неизгладимое впечатление.

— Они погибли, — произнес Романов глухим голосом.

— Как? — еле-еле выдавил из себя Максим.

Сергей перевел взгляд на Николая, предоставляя ему слово, и тот продолжил:

— Она вышла из метро, поднялась по подземному переходу на улицу, в районе Красных ворот, а в это время на Садовом какие-то сволочи решили устроить пальбу. Я только что оттуда, — глубоко вздохнул Пахмутов, рассеяно оглядывая внутреннее убранство комнаты, — пятнадцать машин искорежены в двух авариях, две автобусные остановки снесены, побиты витрины магазинов. Пол сотни человек пострадало, двадцать один человек убит, еще трое, как мне сообщили, находятся в коме, в реанимации. И… Катя…

— Как?

— Пуля попала ей точно в сердце. У нее не было ни единого шанса.

Липкая, давящая, казавшаяся осязаемой, тишина заполнила комнату. Вновь вернулось ощущение, что на Громова кто-то смотрит, причем со всех сторон сразу: из стен, с экрана неработающего телевизора, с платяных шкафов и из окон.

— Кто такое мог учинить? — спросил он, пытаясь отстроиться от этого давящего взгляда.

— Говорят кавказцы между собой чего-то не поделили. Сначала подъехала одна группа на двух черных Туарегах, потом вторая. Начали что-то обсуждать, как водится словесная перепалка вскоре преобразовалась в мордобой, а потом и в перестрелку.

— Никакого контроля за оружием. Получается, что по Москве свободно разъезжает целая группа не пойми кого, вооруженная автоматическим огнестрельным оружием, и ее до сих пор не взяли?

— Получается что так, — медленно проговорил Романов. — Но это еще не все. Вчера в квартире, где жил Эдуард Сергеевич, случился бытовой взрыв газа. Никто не выжил.

— Ты уверен?

— Я сам лично не видел, однако на кафедре поговаривают, что так оно и есть.

— Этого нам только и не хватало. Получается, что эта самая рожа, которую я все-таки видел на самом деле, и странное изображение на фотографии, своего рода предупреждения?

— Вестники смерти?

— Причем, скорее всего, насильственной, не своей, — воскликнул Максим, озвучив только что пришедшую ему в голову мысль.

— Чтобы однозначно так утверждать, нужна более солидная статистика, а делать подобные выводы на основе всего двух случаев, как минимум глупо.

— По-моему, создавать такую статистику как минимум неэтично, — язвительно ответил Громов на реплику Романова. — Я говорю не только то, что думаю. Я чувствую, что это так.

— Чувства — вещь относительная. Их, как говориться, к делу не подошьешь. И, потом, с чего ты взял, что твои чувства, ощущения так уж верны?

— Хотя бы с того, что больше эту самую рожу в тот момент никто не видел.

— Но на фотографии мы ее все прекрасно разглядели: и Колян, и Вовка, и ты, и я!

— Фотоснимки — вещь особая, ты же сам говорил, — парировал Громов. — Есть масса всего интересного, что порой отображалось на фотографиях. Чаще, разумеется, это были дешевые подделки, но по-настоящему необъяснимых случаев тоже хватает.

— Хорошо бы, чтоб ты ошибся, — с досадой произнес Николай.

— Да, — согласился Громов, — будет гораздо хуже, если этот самый вестник смерти окажется реальным.

Посидев еще часа четыре, поговорив о погоде, политике, ситуации в мире, ребята разошлись по домам, и Максим оказался предоставлен сам себе.

Ощущение чужого присутствия ослабло, но не убралось до конца, и это очень нервировало. Вдобавок заморосил дождь, весьма неприятный, промозглый, и настроение испортилось окончательно.

В голове мысли гудели растревоженным ульем и привести их в упорядоченное состояние никак не удавалось. Плюнув на это гиблое дело, Максим поплелся отчего-то на стадион, решив окончательно промокнуть, до нитки — сейчас ему было совершенно наплевать на себя, на свой внешний вид и возможные осложнения со здоровьем.

На стадионе никого не было, и Громов одиноко примостился на трибуне для зрителей, прямо в центре, уставился ничего не видящим взглядом в изумрудную поляну футбольного поля и… вдруг перестал ощущать реальность, будто бы окунувшись в самую настоящую пустоту, где не было ничего — ни мыслей, ни звуков, ни запахов окружающего мира. Полное всеобъемлющее ничто.