Вирусный маркетинг

Сахар мечется уже десять дней. Он делает мою жизнь нестерпимой. Ходит за мной по пятам. Я больше не выношу его одержимости, слишком важное значение в наших повседневных занятиях приобретает ритуал. Выверен каждый жест. Каждый предмет должен находиться на своем месте, в строго определенном положении. И я один из этих предметов. Теперь я образую единое целое с движимыми и недвижимыми составляющими моего тюремного окружения, которые он перемещает согласно своему постоянно меняющемуся видению правил устройства нашей жизни. Это распределение доводит меня до крайности.

Я сознаю, что ритуализация повседневного всегда тревожила меня и в то же время придавала уверенности. Разновидность дисциплины, которая держала меня в форме. Заставляла, получив мое безмолвное согласие, выполнять все эти движения и идти вперед, к завтрашнему дню. Или просто-напросто к следующей минуте. Без этого я бы уже давно умерла. Потерялась в мире человека-в-сером, где-то между его прорицаниями и навязчивыми идеями. Там нет места Иезавели. Я плохо представляю себе, куда она могла бы втиснуться. В какой ящик? В какую ячейку? Наверное, он поместил бы меня в автоматическую камеру хранения своего мозга, ожидая, что мне удастся выжить.

«Я меняюсь».

Целиком отдавшись проекту, он не замечает этого, но метаморфоза в самом разгаре. В последние месяцы я открыла для себя другие миры, другие видения того, что меня окружает. Меняется моя система координат. Я быстро схватываю. Этой способностью к адаптации я обязана ему. Я словно путешественница без багажа и одежды, десятилетия назад пустившая корни на перекрестке, посаженная там, пред лицом вечного движения, исчезновения дорог и созидания новых, одна шире другой. Для Сахара существует один-единственный путь, в одном направлении, такой же узкий и каменистый, как и его душа. Он держит меня на цепи, по которой ежедневно проезжают тысячи машин. На непрочной цепи. Сахар пугает меня все больше и больше. Я чувствую, что отдаляюсь от него. Думаю, он тоже отдаляется от меня, но не отдает себе отчета.

Именно это вызывает у меня тревогу. Сахар, человек-в-сером и мечты об Астарте — вот все мои ориентиры. Что будет, если однажды эти три столпа рухнут?

«Этот храм — мой дом».

От страха я готова биться головой о стену.

Сахар постоянно взбешен глупостью и некомпетентностью Джона. Мне уже не раз доставалось из-за этого в последние дни. Каждый вечер, когда он возвращается из центра, мне приходится выслушивать нескончаемые монологи. Независимо от того, сплю я или нет, он начинает громко говорить. Швыряет на пол вещи, беспричинно избивает меня, просто чтобы разрядиться. Я снова сплю с ним. Невыносимая ситуация. Для нас обоих. У меня впервые складывается впечатление, что он медлительный, отсталый.

На девятый день заточения Натана, ближе к двум часам ночи, Сахар влетает в комнату, как фурия.

— Какой идиот! Он загубит все мои планы!

Он дрожит от ярости.

— Кто?

— Тупица Джон, кто же еще?

— Что он сделал?

— Что он сделал?! Ты еще глупее его, раз задаешь такие вопросы!

Я получаю жестокий удар по затылку. Но не издаю ни малейшего стона, не вскрикиваю от боли.

— Я все должен делать сам, иначе вы отклонитесь от курса. Это сильнее вас. Вы все время отклоняетесь! Да будет мне свидетелем Ваал-Вериф, вы некомпетентны! Мне всегда приходится справляться в одиночку.

Еще один удар. На этот раз кулаком. Сильнее. В шею. Мне приходится сесть, чтобы выдержать. Внезапно Сахар смягчается.

— Он позволил двоим охранникам делать с девчонкой все, что угодно. С двоюродной сестрой Сёкса.

— С Камиллой?

— Ну конечно, с Камиллой.

«Камилла отдана на поругание охранникам».

Она в их грязных лапах.

Сахар опять выходит из себя. Я больше ничего не говорю и на какое-то время опускаю голову, чтобы он успокоился. Стараюсь не думать о том, чему подверглась девушка. Выжидаю несколько секунд, прежде чем поднять голову, и все же стараюсь не смотреть ему в глаза. Кто знает… Он развязывает шнурки. Снимает правый ботинок.

«Сначала всегда правый».

— Хорошо хоть Тексье меня предупредил. С завтрашнего дня я велел прекратить издевательства.

Облегчение.

Он снимает левый ботинок, начинает стягивать носки. Сперва левый. Затем правый. И продолжает объяснять.

— Она наше единственное средство давления. Ни в коем случае нельзя, чтобы они испортили мне ее. Напугать — да, только без последствий для физического состояния, это может возмутить Сёкса.

Он кладет куртку на стул возле моего письменного стола. Расстегивает рубашку.

— Они ею уже девять дней занимаются, довольно. Теперь нужно, чтоб они мне ее на ноги поставили. Тексье сказал, она травмирована. Да что она о себе возомнила? При первом же удобном случае отправится в зал 120.

Он ухмыляется, снимая рубашку. Я стискиваю зубы. Главное, не противоречить ему.

— Но пока она мне нужна. Это мой последний козырь, который способен заставить жалкого профессоришку передумать.