Висельник и Колесница

ожества копыт в лесную чащу вели свежие следрока- Что там у вас? – вылезая из-под скомканного одеяла и продирая глаза, крикнул Американец. – Какое такое дело могло задержать неистового полковника?!

- Следы! Кому-то понадобилось лезть в чащобу! – лаконично ответил Максим.

- Ну, мало ли? – пожал плечами граф.

- Мы сейчас слишком близко к Красному замку. Все замки строились с таким расчётом, чтоб во время осады защитники имели возможность тайно покинуть твердыню…

- Ты, никак, про подземный ход, Максимус. Было бы слишком просто… Хотя, почему бы не проверить? Которые тут следопыты? Господа цыгане, на выход!

Виорел Аким долго не возился. Пройдя по следу шагов тридцать, он пару раз присел и потрогал снег, а затем вернулся и уверенно доложил:

- Десять и ещё два, прибыли со стороны замка. Гроза тогда ещё не началась. Въехали в лес, потом вернулись на дорогу и направились нам навстречу. Баре, это те, кого мы постреляли. Их лошади сейчас запряжены в наши сани.

- Скажите на милость, как интересно! – кивнул Американец. – Mon colonel, полагаю, дальше ты не поедешь, пока не узнаешь, куда ведёт сей польский след. Не стану спорить, мне и самому хотелось бы узнать, ведь с лёгкой руки господ Белье сотоварищи я чётко усвоил: где поляки – там Орден. Признаю, также, что ошибся, не пожелав обременять себя пленником. Сейчас бы с удовольствием выслушал его пояснения.

- Распрягай коней, гвардейцы! – нетерпеливо приказал Крыжановский. – Или не видите, что сани не пройдут между деревьями?

Оставив солдат стеречь имущество, остальные вскочили на неосёдланных лошадей и углубились в лес.

Запад грозил красным флагом свободы и крови – надвигались сумерки.

- Меня давно снедает любопытно, – нарушил сомнительную тишину Толстой. – А что, наши противники – считают ли они происходящее карточной партией? И готовы ли соблюдать правила игры?

Виорел Аким искоса поглядел на графа.

- Правила установлены свыше, барин. Люди не вольны их нарушить.

Внезапно послышался крик мальчишки, ненамного опередившего остальных.

- Чего орёшь, Цынцари?! – возбуждённо спросил граф. – Неужто, обнаружил лаз под землю?!

Плешка сидел на корточках и призывно махал рукой. Американец спешился и первым подбежал к цыганёнку. Тот поднял голову и сказал:

- Тащили ладавав[167].

В этом месте копыта хорошо потоптались. И не только копыта – рядом присутствовали человечьи следы. Значит, всадники спешились. Цыганёнка же в наибольшей степени заинтересовала широкая колея в снегу. Ткнув в неё пальцем, Плешка повторил:

- Тащили ладавав.

- Картошку, что ли, украли? – пробормотал Толстой зло. Как всегда, все непонятное выводило его из себя.

- Что там такое? – спросил, идущий позади Максим.

- Да будто мешок с картошкой волокли, – ответил Американец. – Или с репой…

- Не-е, барин, тут не мешок волокли, а человека. И пока волокли, тузили немножко сапогами, – пояснил баро.

- Сам разберусь, – буркнул граф, – ага, дальше злополучный мешок, похоже, встал на ноги, потому как колеи уже не вижу, зато добавилась новая нить следа, с не в пример частыми шажочками.

В лесу быстро темнело. Вокруг вставали тени причудливо изогнутых стволов. Света ещё вполне хватало, чтоб смотреть под ноги, но Максим, тем не менее, приказал баро зажечь фонарь.

Следы привели к небольшой поляне, посреди которой возвышалось одинокое рассохшееся дерево, подобное южной ильме. Снег жался к этому дереву, будто щенок к суке; клочья белого мха висли на изгибах тонких длинных веток. А крепкие верёвки прочно удерживали привязанного к стволу обнажённого человека.

Зрелище представилось сомнительной приятности: человек был весьма стар. Длинные седые космы, сильно разбитое лицо, в которое уже дышит смерть, болезненно вздутый живот, сведенные морозом пальцы на руках и ногах, сморщенная мошонка. Картину довершали острые ключицы, которые, казалось, вот-вот прорвут полупрозрачную дряблую кожу.

- О, – почти не раскрываясь, произнесли распухшие губы старика, при этом пол лица свело от напряжения. – О, miles gloriosus! Salvete, miles gloriosus![168]

«Голый полумёртвый старик, разговаривающий на латыни», – Максим ожидал от таинственных следов большего.

- Сальвете-сальвете, – первым опомнился Американец. – Говорящая мумия, вот же черт! Давай, Вождь, подсоби! Распутаем это чудо Египетское!

Старика заметно затрясло, а Толстой принялся кромсать веревки саблей, приговаривая:

- Ничего, ничего! Сейчас тебя соберем! Обогреем, накормим, потом спросим, кто таков, да за что тебя так! Если и правда, гад какой – назад привяжем! Да не трясись, дед, шучу я!

- А, может, и нет, – пробормотал граф, сорвав последние путы и рывком поднимая старика.

Виорел Аким скинул с себя полушубок и, укутав обнажённое тело, легко закинул на плечо.

Крыжановский, покуда другие возились с найденышем, оглядывался вокруг.

- По-моему, Максимус, напрасно ты надзираешь за призраками. Эх, знать бы, что за старец? И отчего его к дереву привязали? Но пока сможет говорить…, – Толстой взобрался на лошадь.