Вишенка для Демона

…Куколка засунула руки в карманы и недовольно скривилась. С ее стороны это было настоящим подвигом пойти в ту странную квартиру. Мы стояли перед дверью и нерешительно переминались с ноги на ногу. Хотелось побыстрее попасть в помещение из этого вонючего подъезда, но, помня о свинарнике за дверью, еще не известно, где лучше. Сам дом мы искали почти два часа. Я провела ее от метро дворами, как вел Кирилл, несколько раз заходила не туда, выходила, опять искала тот самый дом, тот самый подъезд, стояла перед дверью и уходила прочь. Не думала, что заблужусь в этих ужасных питерских лабиринтах. Куколка смеялась и шутила. Но я заметила, что она нервничает. И вот сейчас мы топтались перед нужной дверью, и я все никак не могла заставить себя толкнуть ее и встретиться с Кириллом. Как-то вот не придумала, что ему сказать.

— Звонок не работает? — Куколка нетерпеливо жала на черную кнопку.

— Здесь всегда открыто. — Опустила ручку вниз.

Дверь легко поддалась, впуская нас в квартиру. — Алена, — нервно дернулась я, — только здесь очень страшно.

— Надо было пистолет взять. Чего не сказала-то? — Она стала серьезной.

— У тебя есть пистолет?

— Газовый. Но выглядит, как настоящий. Один знакомый подарил.

— Это, конечно, спасет отца русской демократии, — хихикнула я.

В квартире царил полумрак, и откуда-то лилась восхитительная музыка. Куколка брезгливо морщилась и сжималась, изо всех сил стараясь ни до чего не дотрагиваться. Я же шла на звук. Кто-то пел. Голос очень красивый, сильный. Песня очень нежная. Я чувствовала, что это он, мой Поэт. В большой комнате сидели люди — на полу, на тонком подоконнике, на диване и табуретках. Человек десять. Мужчины и женщины. Никто не курил и не притрагивался к расставленным везде бутылкам, пивным банкам и чашкам. Все словно замерли, боясь пропустить даже ноту. Борис с гитарой расположился в кресле. Это он пел и играл, откинув голову назад и закрыв незрячие глаза. И его голос… Он мурашками бежал по моей коже, холодил ее, пробирался внутрь и тревожил сердце.

— Оглянись еще раз — что ты видишь вокруг? Те же стены…
Изъеденный памятью, светлый до боли миpок…
Здесь кто-то уходит, как птица, иль бритвой по венам
В поисках новых, ведущих за грани дорог.

В поисках новых миров, что встают пред глазами.

И пусть говорят: «Это сказка!» — ты помнишь, что быль…
Жестокая память опять возвращает сознанье
В иные края…
Небо…
Звезды…
Горячая пыль…

Такие, как ты, возносились до неба кострами,

Сливались со тьмой, чтобы вспыхнуть в легендах звездой.
Мечты и реальность сплелись, окруженные снами,
Тебя больше нет… Твои грезы пришли за тобой…

Гляди, вот твое отраженье в воде,

Дрожащей, как порванный лист…
И мир твоих грез тихо шепчет тебе:
«Здравствуй, эскапист».

Тебя новый мир затянул, как бездонное небо,

Метущийся разум обрел в иноземье покой.
И вот уж реальность течет, обращается в небыль,
Всей боли из сгинувших дней ты отныне чужой.

Средь песен и схваток теперь твоя жизнь закипела,

Средь боли от ран, заменившей ту боль, что в душе.
Вся серость тех сгинувших дней, как бумага сгорела,
Лишь где-то внутри все ж оставив укромное место себе…

И ты не поймешь, что тревожит тебя среди ночи —

Ты уж позабыл все, что было за гранью времен.
Но что-то внутри все же бьется, вернуть тебя хочет,
В тот мир, где по глупой ошибке ты был урожден.

Но глянь — вот твое отраженье в воде,

Дрожащей, как скомканный лист…
А грезы твои снова шепчут тебе:
«Ты наш, эскапист!»

— Очень рад, Варенька, что вы вернулись, — произнес Борис, едва в воздухе перестал звенеть последний аккорд.