Вишенки в огне

Но тогда он встал из – за укрытия, из – за поваленной от старости, из – за сгнившей берёзы, и тут же почувствовал, как в животе кто-то невидимый и неведомый ему разжёг жаркий костёр. Притом, разжигал не постепенно, а сразу вспыхнуло огромным, обжигающим пламенем внутри. Потом только услышал дробь пулемётной очереди и понял, что ранен шальной пулей. Обидно, что не в бою, а после… вот так, по – глупому…

Василий помнит, как он шёл по лесу, зажав руками рану. Шёл туда, где он должен будет встретиться со своим лучшим другом, побратимом (они называли друг друга братом), Володькой Кольцовым. Там, на том месте Вовка обязательно найдёт его и спасёт. Он твёрдо уверен, что Вовка найдёт и спасёт. Володька такой… такой парень… настоящий друг. Друг не бросит друга в беде. Свои всегда спасают своих. У них, разведчиков, так принято: спасать своих. Ещё никогда и никого из взвода разведки не бросили на поле боя. Будь-то он ранен или убит. Свои своих не бросают. И его не бросят, он это твёрдо знает. И очень хочет, чтобы его спасли. Он хочет жить. Странно, когда был цел, не ранен, мысли о жизни даже не появлялись в голове, он о ней и не думал. Лишь думал о том, как лучше выполнить возложенное на него командирами задание. И всё! О себе – ни единой мысли. А тут вдруг понял, что хочет, сильно-сильно хочет жить. И совершенно не хочется умирать. Понял ещё, что прожил он до обидного мало – всего-то двадцать лет. Только двадцать! И впереди – целая жизнь, а его ранило… Оби-и – идно…

Ему вдруг стало жаль себя, так жаль, что помимо его воли одна за другой несколько слезинок побежали по щекам. Но он поборол в себе такую минутную слабость. Он перестал жалеть себя. Он – мужчина! Солдат! Жалеть себя – участь слабых. А он сильный! В его сердце нет места жалости к себе. Так ему и надо, торопыге. Нечего было вставать из – за берёзы. Не смог потерпеть, вот и расплата… Но он не станет больше казнить себя, а пойдёт, заставить себя пойти и придёт, обязательно придёт к той сосне, где его найдёт Вовка. Он обязан прийти и придёт!

Важно только дойти туда, где они с друзьями расстались, в противном случае в таком большом лесу не мудрено и затеряться, могут и не найти его товарищи. Откуда им знать, что он раненый по собственной глупости, валяется возле старой, гнилой берёзы?

Значит, надо идти. Ну и что из того, что больно, что кровь, что голова кружится, что веки стали неподъёмными, тяжёлыми? Что из того, что ноги не хотят слушаться, плохо подчиняются ему, их хозяину, заплетаются, подкашиваются? Надо идти!

И Василий дошёл!

Он пришёл туда, где они простились, упал под ту самую сосну, которую указал друг и командир разведывательного взвода, и здесь он обязательно дождётся своих, здесь его найдёт Вовка. Он спасёт, обязательно придёт на помощь. Надо только самая малость – дождаться следующего дня.

Как трудно ждать… когда один… в лесу… и пожар внутри…

Как долго тянется день… когда ранен… когда сил нет терпеть боль…

Боли в животе то усиливались, то вдруг исчезали. На смену обычной боли от ранения, когда тело резалось, рвалось, кромсалось на мелкие кусочки, приходил жаркий костёр, что жёг, опалял огнём все внутренности. Этот огонь, этот жар внутри его мутил сознание, доводил до состояния между небытиём и явью. И тогда боль исчезала куда-то. На её место приходили такие приятные, доселе не ведомые пустота и невесомость его тела. Парень начинал чувствовать в себе такую лёгкость, пустоту, что реально, осязаемо ощущал себя парящим среди деревьев, а то и поднимался выше, туда, где он ещё ни разу не был, но куда его влекло неведомое ранее чувство и неизвестное доселе состояние тела. Смотрел с высоты на самого себя, сидящего под деревом, и не возникало ни жалости, ни сострадания к себе, никаких других мыслей не возникало: он просто смотрел на себя посторонним взглядом. Голова была удивительно чистой, светлой, ясной. Наверное, такой она была до его рождения, а может и чуть раньше, в той жизни, которую Василий не помнит, но к которой теперь стремится.

Сколько времени длилось это ощущение парения-полёта – он не знает: стало теряться и само время. Потом снова оказывался под деревом со страшными болями, с огнём, с жарким костром в животе. Появилась сухость во рту. Она давно появилась. Хотелось пить. Страсть как хотелось пить! Он чувствует под рукой фляжку с водой на поясе, но отцепить, поднять, поднести её ко рту не может: сил не хватает. А вот пистолет поднять может. «Странно, – он понимает, что способен рассуждать, понимает, что он рассуждает, говорит сам с собой. – Странно: фляжку с водой поднять не могу, а пистолет – могу. Странно. Зачем? Пистолет – не фляжка, в нём нет воды, но есть что-то другое, что тоже нужно мне, Ваське Бокачу. Нужно больше, чем вода. В пистолете спасение от боли, от огня, от жажды. Вода утолит жажду, а пистолет… И я снова увижу себя с высоты под сосной… Не будет боли… будет хорошо…».