Вишенки в огне

– Ты, Никита Иванович, езжай своей дорогой и тихонько сопи в три дырки. Не гоже в чужой монастырь-то со своими указками, – грубо, непривычно для тихого и стеснительного в прошлом человека ответил полицай. – У тебя свой путь, у меня – на твой не похожий.

– И – ы-ых, прости, Господи! Не задавила вас мамка в люльке, – бросил полицаям Никита Иванович. – Воздух был бы чище. А то я смотрю: чем-то так воняет в Борках? Прямо смердит! А это две кучи навозные красуются посреди деревни: Антон Щербич и Васька Худолей. Тьфу, окаянные!

Фома не дал разгореться ссоре, тронул коня и уже когда отъехали почти до гати, что разделяет Слободу и Борки, накинулся на попутчика.

– Что ж ты, браток, голову в петлю суваешь? Иль тебе не понятно, что мы делать должны, куда и зачем нас отправили? У тебя на роже твоей всё написано, что всеми фибрами души ненавидишь и немцев, и полицаев. С такими замашками мы до района не доедем: убьют или те, или другие.

– Твоя правда, только в душе всё кипит, на этих прихлебателей глядя. Я ж с ними вместе землю вот эту топтал, одним воздухом дыхал, а они… Да я же после этого и себя ненавидеть стал, вот в чём дело.

– Только к немцам и полицаям не лезь со своим недовольством. Ты мне всё выскажи, я выслушаю, головой покиваю, смолчу. Целее будем.

Предупреждения товарища помогли, и уже в кабинете помощника коменданта лейтенанта Шлегеля Никита Иванович вёл себя подобающим образом: заискивал, глядел начальству в рот, жадно ловил каждое слово немца.

Однако на выходе из комендатуры встретил сына бывшего председателя колхоза в Вишенках Пантелея Ивановича Сидоркина Петра в форме полицая и с винтовкой на плече.

Вот тут уж пропал у Никиты Ивановича дар речи.

– Фома, – прошептал Кондратов, – постукай мне по морде, двинь изо всей силы: сню я или явь это?

Почти всю дорогу до района только и разговоров у Никиты Ивановича о полицаях.

– Дед за Россию страдал всю жизнь, а внук врагам продался. Это как понимать? Или председатель наш Сидоркин Пантелей Иванович. Золотой человек! Первым побежал в его-то возрасте добровольцем в Красную армию. А сын что?

Фома ничего не говорил, лишь молча слушал, соглашался, изредка разводя руками. А что он мог сказать?

До района добрались без приключений. Несколько раз останавливали немецкие патрули, но пропуск, что выдал лейтенант Шлегель, действовал на всех магически. Уже перед районом некоторые полицаи даже становились «во фронт», настолько важным и представительным был вид Никиты Ивановича. Ведь для этой поездки ему пришлось надеть костюм, что купили ко дню рождения ещё за год до войны с белой рубашкой и галстуком. Воистину, по одёжке встречают… Высокий, седовласый, чисто выбрит, в соломенной шляпе и при костюме, в бричке, да ещё и с кучером и личной охраной в одном лице – чем не начальник?

Бургомистр встретил лично. Оказывается, помощник коменданта лейтенант Шлегель уже позвонил в районную управу, предупредил о визитёрах.

– Рад, очень рад, Никита Иванович, что в Вишенках правильно поняли требования новых властей, – потирал руки Кондрат Петрович Щур. – Я уж грешным делом стал сомневаться в том, что меня правильно поняли. Зная буйный нрав жителей Вишенок, собирался сам к вам наведаться повторно. Но тогда головы у кого-то точно бы полетели, понял, дружок, что я говорю?

– Да-а уж, – только и смог ответить Никита Иванович.

– Не спились друзья-товарищи? – обратился тут же к Фоме. – Наверное, от безделья уже всех баб перещупали, самогонку всю вылакали, наливкой вишнёвой утробы свои позаливали?

– Побойтесь Бога, господин бургомистр, – замер по стойке «смирно» Фома Бокач, приставив к ногам винтовку. – Как можно, если вы строго-настрого наказали блюсти себя. Василий Никонорович неотлучно с гражданином Кондратовым, – кивнул головой в сторону Никиты Ивановича, – находится и день, и ночь.

А мы каждый при своей работе приставлены нашим командиром господином Ласым. Тоже блюдём себя, исполняем свой долг, как вами приказано.

– Ну – ну, – смилостивился Щур. – Сейчас перекусим, а потом я с каждым в отдельности поговорю.

Беседовал с Никитой Ивановичем Кондратовым бывший работник сельхозотдела райисполкома Ходыч Семён Семёнович в присутствии бургомистра. Сам Щур вначале не вмешивался в беседу, больше похожую на допрос.

– А почему, мил человек, – допытывался Ходыч, – указал не весь клин озимой ржи? Вот здесь у меня помечено, – из полки он извлёк толстую книгу, со шлепком бросил её на стол. – Здесь не Филькина грамота, а отчёт вашего председателя товарища Сидоркина Пантелея Ивановича сразу после посевной. Он написал в докладной сразу после посевной, что колхоз посеял пятьдесят два гектарика. А ты говоришь о пятнадцати? А? Где остальные? Что скажешь?

– А ты, мил человек, что хочешь от меня услышать? – пытался уйти от прямого ответа гость. – Мне откуда знать, что писал Сидоркин. Ты у него и спроси при случае. А я что должен сказать?

– Правду, и только правду! – стоял на своём бывший работник сельхозотдела.