Вишенки в огне

Партизаны понимали, что рядом с ними, на их глазах разыгрывается самая страшная человеческая трагедия, драма, которую может затеять, изобрести только злой дьявол. Или судьба. Простым людям не подвластен тот выбор, что должны сделать и сейчас делают два человека, родители – мама и папа, отец и мать. Выбор этот не подвластен обычным людям. Никто из свидетелей никогда бы не хотел быть на их месте. Никто и никогда! И потому молчали.

И ещё понимали, что решается судьба большинства из них, которые по велению души и сердца добровольно взяли в руки оружие, чтобы встать на защиту своей родной земли, своей Родины. И волею военной судьбы попали вот такое положение, когда проверяются на прочность самые чистые и светлые родительские чувства. Им, этим святым чувствам, противостоит другое, не менее значимое, и оттого такое же светлое и чистое чувство патриотизма. Не наносного, книжного, звучащих в другие времена и в других местах пустыми словами, пустым звуком, антуражем, бутафорией, а истинного патриотизма, когда на кон становится будущее не одной сотни соотечественников, их жизни, будущее поколений.

Страшный выбор, тяжкий выбор, кровавый выбор, когда надо рвать по живому, с мясом, с кровью, больно, нестерпимо больно и жутко.

Вот и молчали. А что говорить? Что могут сказать и чувствовать люди, что рискуют собственными жизни ежеминутно, ежесекундно; когда их жизни постоянно находятся на грани, на черте, когда возможность попасть в сводки боевых потерь и возможность выжить равны? Когда в этом житейском уравнении все неизвестные известны, и ответ ясен, как Божий день, известен без решения – жизнь или смерть? Люди, которые безумно любят жизнь, но и в любой момент готовы расстаться с нею во имя будущего своей Родины? Это было их право, это был их выбор. Что они могут сказать?

Соня сидела в углу шалаша на чурбачке. Когда зашёл муж, она лишь мельком взглянула на него, и снова уронила голову. Так же безвольно свисали и её руки, поникшие плечи ещё больше дополняли, усиливали трагизм положения, трагизм материнской участи, материнской беды.

Корней встал на колени, прижал к себе жену, сам прижался к ней, так же молча гладил ладонью её худенькую спину, и не мог произнести ни слова. Слов не было. Не было сил произнести хотя бы одно слово. В голове был такой сумбур, такая каша, что назвать это состояние мыслительным процессом нельзя было. Голова то раскалывалась от нахлынувших вдруг лавины мыслей, то опустошалась до звона в ушах, в висках…

Они молчали. Даже не плакали. Не было и слёз. Возможно, нет, точно, слёзы обязательно появятся потом, спустя какое-то время, когда всё встанет на свои места, когда будет пройдена роковая черта, когда придёт осознание свершившегося, сделанного, будет попытка оценить сделанное по самой высокой шкале моральных и нравственных ценностей в человеческих взаимоотношениях, в родственных связях и чувствах. Вот тогда они появятся. Появятся в избытке и захлестнут родителей, и не один, а много-много раз, до самой смерти будут преследовать их, не давая им жить спокойно. Сейчас их ещё просто не было.

А пока они молчали. Понимали друг друга без слов.

Первым сделал движение муж. Им уже двигало не отцовское чувство, где ходят рука об руку жалость и любовь, сострадание близким, родным людям, а звал воинский долг, долг мужчины-защитника, мужчины-воина, солдата, командира, ответственного за не одну сотню людей, несущего ответственность за всю страну. Когда за его спиной стоит что-то большее. Что? Он пока и сам не знает, не может объяснить не только жене, матери его детей, но и самому себе. Но оно, то необъяснимое, заставило подняться, встать с колен начальника штаба партизанского отряда Кулешова Корнея Гавриловича, помочь подняться жене, матери его детей, и сделать шаг к выходу, к сослуживцам, к братьям по оружию, что с не меньшим нетерпением ожидали его за тонкой, хлипкой стенкой шалаша под осенним дождём.

Он уходил резко, решительно, и уже не видел, как поднялась ему в след, в спину рука жены, сложенные в щепоть пальцы для сотворения крестного знамения; как не смогла она совершить его до конца; как рухнула, упала на земляной пол шалаша в одно мгновение, в один миг поседевшая и состарившаяся женщина; как глаза её наполнялись безумием, когда разум покидает их, и вместо жизненного огонька там появляется тёмная, безумная пустота. Он уже не видел этого. Перед ним стояли застывшие в ожидании его команды подчинённые, товарищи по оружию. Все ждали от него решительных действий. И дождались.

– Командиры подразделений! Стройте личный состав! – дал команду начальник штаба.

И уже никто из стоящих в строю подчинённых не смог бы догадаться по внешнему виду, что творится в душе Корнея Гавриловича, какие чёрные страсти бушуют в его сердце. Перед ними был как всегда ровный, собранный, волевой и строгий, грамотный и решительный начальник штаба партизанского отряда. Он был именно таким, каким и знали его подчинённые, вверившие в его руки свои судьбы.