Вишневый омут. Хлеб - имя существительное

Петька и Васька ночевали в поле. Практичный Васька тотчас же оценил выгодную сторону такой ночевки. Во-первых, дома их не ждали никакие блага и, стало быть, спешить туда нет никакого резона; во-вторых, оставшимся на ночлег варили на полевом стане какой-никакой ужин, а Лысенка могла пастись тут же, неподалеку, на склоне балки, где высыпала молодая травка. Капля, командовавший на севе, к концу посевной возвел Петьку и Ваську в чин ударников, привез из школы новые пионерские галстуки, которые теперь пламенели на их тощих шеенках, поначалу пугая коров и приводя в свирепую ярость забредавших сюда изредка бугаев, соскучившихся без своих невест. Посевная кончилась, ее сменила кампания прополки, так что ребятишкам незачем было возвращаться домой. Лысенку до самой зимы они передали на попечение взрослым, потребовав лишь две кружки молока ежедневно. От осота да молочая Петькины и Васькины руки вспухли, покрылись кровавыми мозолями и по ночам нестерпимо зудели. Поутру, однако, мальчишки надевали свои красные галстуки и шли, купая босые ноги в росе, полоть пшеницу, подсолнухи, просо. Ночью, перед тем как заснуть, Петька глядел в далекое, усыпанное звездами небо и мечтательно шептал:

– Во-о-он, видишь, Вась, ковшик такой... Видишь?.. Это называется Большая Медведица... А вон та... яркая-преяркая, голубая-голубая звездочка... Это Венера... А во-о-он красная, как кровь, – видишь? – это Марс!

– Враки, – бубнил свое засыпающий Васька. – Медведица – это зверь. Помнишь, по селу еще у нас водил цыган медведя? Чего бы ему вздумалось лезть на небо? Крыльев у него нету...

– Чудак ты, Васька! Это назвали только так...

– А зачем назвали? Ни капельки не похоже!

Петька ненадолго умолкал, размышляя: «В самом деле не похоже. Васька прав. И почему Венера?.. Ах, знаю: Венера – богиня красоты. А Марс? Марс – бог войны, и потому он такой красный, кровавый. А вот почему Медведица – не знаю. Спросить надо в школе». Затем расталкивал Ваську и снова показывал на небо:

– Видишь, Вась, много-много звезд. Зовут их знаешь как? Млечный Путь! Правда, красиво?

– А почему так – Млечный?

– А потому... погляди-ка, будто кто бочку молока на небо вылил. Оно и потекло... Правда, похоже?

– Нисколечко. И все это враки! – Васька поворачивался на другой бок, прятал голову в пиджачишко, как бы говоря Петьке: «Плевать мне на твои звезды. Дай ты мне поспать Христа ради. Завтра осот голыми руками дергать. Это тебе не Млечный Путь!»

Петька заснуть так скоро не мог. Он отыскивал широко распахнутыми глазами одно звездное скопление за другим, силился припомнить их правильное, по книжке, название и, припомнив, радовался тихо, чтоб не разбудить Ваську, смеялся, счастливый. Особенно ему нравилось, как падали звезды. Они срывались где-то в немыслимой высоте, распарывали от сих до сих пор черное полотно ночи и, не долетев немного до земли, исчезали. В такую минуту Петькино сердце сладко сжималось от страха и счастья одновременно. От страха потому, что мать, которой теперь у него уже нет, говорила ему, что это вовсе не звезда падает, а летун. Он прилетает в полночь к тем, кто очень тоскует об умершем. Прилетит, рассыплется во дворе и голосом умершего зачнет звать к себе. Петька спохватывался: тоскует ли он о своей матери? Да, а как же, тоскует, конечно. И тогда ему делалось страшно: не мать ли летит к нему с небес? Он быстро натягивал на себя пиджак, плотнее прижимался к посапывавшему во сне и что-то бормочущему Ваське, постепенно успокаивался и тоже засыпал.

Когда хлеб стал созревать, в райкоме комсомола для мальчишек придумали новое занятие. Понастроили им на полях караульные вышки, посадили по два пионера на каждой и назвали этих ребят интригующими и очень высокими словами: «Легкая кавалерия по охране урожая». Ребятишки должны были со своих вышек обнаруживать кулацких «парикмахеров» – так прозвали тех, кто тайком забирался в зреющие хлеба и состригал в мешок колоски.

Петька и Васька не раз обнаруживали стригунов, дудели во всю свою силу в пионерский горн, колотили в барабан, а когда прибегали с полевого стана взрослые и настигали «парикмахера», то им чаще всего оказывался какой-нибудь сельский многодетный бедолага, подвигнутый голодом на такое дело. Мальчишкам было стыдно, они прятали глаза перед преступником и готовы были провалиться сквозь землю: нередко пойманный доводился им родственником – дальним или близким.