Аполлон был некрасив, а девкам нравился: известное дело, девчата любят длинноногих. Парни нормального роста, не говоря уже о мелкоте, завидовали Аполлону и по этой причине, и отчасти потому, что при всех зрелищных мероприятиях – на концерте ли, на митинге, в кино ли – Аполлону ни одна маячившая впереди голова, ни одна папаха, ни одна девичья шаль или, теперь, высокая модная прическа – ничто не помеха. Дед Капля, например, жалостливо просил Аполлона в таких случаях поднять его на плечо. Умащивался там и победно, свысока, в прямом и переносном смысле свысока, глядел на волнующееся внизу море голов, судорожно вытягивающихся в надежде увидеть, что там, впереди, деется. По окончании представления Капля благодарил Аполлона:
– Спасибо тебе, Полоний, спасибо, голубок. Уважил старика. Сидел, как на царском троне, точно император всероссийский, великий князь финляндский, царь польсий и прочая и прочая... Ты бы еще и бабку мою приподнял.
– Может, и внучат? – серьезно осведомлялся Аполлон. – Веди в следующий раз всех. Только по гривеннику за место буду брать.
– По гривеннику? Не многонько ли, сынок?
– Сам же сказал – царская ложа. За нее, поди, дорого надо платить. Был я в Москве в Большом театре. Видел ту ложу. Нарядная, бархатом обшитая. Вот бы куда тебя, дед!
Капля ухмыльнулся:
– Хоть ты и длинен, Полоний, а круглый-прекруглый дурак. Это как тот колос, торчит черт-те где высоко над всеми колосьями. Эк, думаешь, какой вымотался! А пригнешь его, зачнешь шелушить, хвать – пустой! Та вот и ты, Полоний... Кто меня пустит в ту ложу?
– Ничего себе, отблагодарил, старая кочерга! – добродушно смеялся Аполлон. – Ладно, в другой раз в ногах тебя зажму. Пищи там – не услышу. Хоть кусайся за икры – не шелохнусь!
– Ай бесчувственный?.. Оно, Полоний, и рад бы укусить, да нечем, откусался, видать. Смастерили было мне в Саратове искусственные зубы. Только стал привыкать к ним – ан беда. На ночь-то я их сымал. Помою и положу на подоконник. Мой Шарик, старый кобелишка, не разобрал в темноте, что это такое, видать, за мосол принял. Уволок на улицу и сгрыз. Теперича опять без зубов. Старуха Настасья моя, через соску жеваным, как малое дитя, меня кормит...
Аполлон Стышной с фронта вернулся коммунистом. На груди у него было два ордена Славы, две Красные Звезды и один орден Отечественной войны I степени. Говорит, был разведчиком. Но никто ему не верит: мыслимо ли с таким ростом в разведке? Аполлон поначалу старался доказывать, документы какие-то вынимал из кошелька, а потом перестал. Не верите – черт с вами, важно, что я-то не вру!
Врать и правда Аполлон не умел. За честность и главным образом за то, что любил людей, умел их слушать терпеливо, его избрали секретарем партийной организации колхоза. Дел навалилось хоть отбавляй. Послевоенная неурядица: нехватка людей – не все еще вернулись из армии, а большинство и вовсе не вернется; нехватка машин, все еще пахали и сеяли на коровах да на лошадях; разрушенные и полуразрушенные избы – надо помочь людям, чтоб над головой была крыша; а другим выхлопотать пенсию за погибшего ли отца, мужа или сына – яростная драка с районным собесом; а тут выявляется нехватка учителей – опять в район, опять драка, на этот раз уж с районо. Основная же забота – все о нем же, о хлебе: страна властно требовала его больше и больше.
Вымотался Аполлон, про себя забыл совсем. Не собрался даже жениться – так и ходил холостяком, к которому присовокупилась прибавка: старый холостяк. Нравилась ему одна женщина, посватался к ней тайно, да получил отказ: все ждет своего Петра, не верит похоронной. Что ж, и Аполлону не к спеху, будет ждать того часа, когда смирится со смертью мужа солдатка, пойдет за Аполлона. Жениться на другой он не хочет – какая же это женитьба, коль нет любви! Так вот и живет один в доме со старшей своей сестрой: мать с отцом умерли в войну, не дождались своего младшенького.
Партия тем временем искала новые формы руководства. При райкомах ввели институт зональных секретарей. Весь район был разбит на зоны, для каждой из них – по одному секретарю райкома, их-то и назвали зональными секретарями, а потом просто одним словом – зональный.
Аполлон Стышной, видать, давно уж был на примете у первого секретаря. Он и уломал Аполлона. Стал наш Аполлон зональным. Кроме Выселок в его «епархию», как в шутку говорил он сам, входил еще добрый десяток сел и деревень, отстоявших друг от друга от трех до двадцати километров.