Вишнёвый луч

Вдоль бордюра ковылял трухлявый тёмный дедок-бомж, с избитым-перебитым синим лицом под войлочной брадой. Кончиком клюки дедок задел башмак Давида и мигом схлопотал в ухо. Давид сам не успел понять как это произошло, а дедок уже дёргался в канаве, а брада задралась.

Подбежала милиция, пожелала видеть документы участников поединка. Давид, не крепко подумав, предъявил удостоверение кандидата в депутаты. Дедок предъявил клюку и помахал ею, грозя миру: встать он не мог и клял всё и всех окрест.

Вчитавшись в Давидову ксиву, милиция необыкновенно возрадовалась, почуяв реальную поживу. Кандидат избил бездомного! Или: кандидат ударил инвалида! Или: при виде кандидата бомжи сами валятся в канаву! Или совсем деликатно: встреча с избирателем.

Всё богатство милицийских чувств тут же просёк и Давид: "Вот и первый ролик..."

- Усмехаться будем? - вежливо осведомилась милиционерша, круглая, румяная, в голубых тенях и розовой помаде. Её напарник, худющий и высоченный, флегматично поглаживал резиновую дубинку.

- Нет, - покачал головой Давид. - Сколько?

Расслышав заветный вопрос, кругляшка мигнула дяде Стёпе, и оба дружно заорали:

- Да ты что?! Да ты нас за кого?..

Далее всё было разыграно безупречно, и следующий кадр жизненного кино поступил в память кандидата лишь через восемь часов.

...В голове было так же темно, как и в комнате окрест, - и тишина.

Давид повернулся на бок, и в голове что-то перетекло на бок. Будто вместо мозга у него в черепе желе, которому тесно и хочется вытечь, причём через любое отверствие. Готовясь к избирательной гонке, Давид вычитал в медицинском справочнике, что такие ощущения обычно сопровождают контузию: мир крутится, как лотерейный барабан, а мозговые шарики или гремят, или хлюпают, - индивидуально. Они могут и твердеть, и разжижаться.

Словом, недели на три-четыре его голова неконкурентоспособна.

Давид попытался подумать о простом, о мирском, - не вышло. Мысль застревала в проёмах, неуклюже хрустя всеми суставами, - и не могла выйти. И ещё попытка - и опять никак. Битая голова - малоценная креманка.

Давид решился потрогать эту дурную посудину, но рука не поднялась: она была покрыта чем-то вяжуще-хрустким, и кожа не двигалась. Присохла. Давид принюхался. Подтянул вторую руку, пошевелил пальцами. Старая засохшая кровь шелухой облепила всё тело и одежду, а новая сочилась из дырки на лбу. "Сколько можно потерять крови?" - удалось ему вылепить из внутричерепного желе.

Громадная фигура в мегапузырчатых галифе появилась как из-под земли, взмахнула чёрными крылами, как сплющенными фашинами, - и всё опять исчезло.

Следующий кадр: голая лампочка. То взлетает к потолку, то метит прямо в нос. Давид отмахнулся от назойливой лампы, и закричал от боли в локте. К раздолбанности головы прибавилась всеобщая расхлябанность скелета. Несчастный кандидат закрыл глаза, но это уже не помогало, и беспорядочные видения, полные летающих ламп и беспардонных костей, заместили весь мир. "Не понимаю..." - это была последняя самостоятельная мысль, а далее пошли только пёстрые пятна.

Картинки были весёлые, стремительные, и вот из тумана вышла крупная женщина в синем балахоне. Она села на грудь кандидата и спросила о самочувствии. Кто-то от имени Давида ответил ей:

- Да.

- Что именно да? - заботливо уточнила она, поудобнее устраиваясь на груди Давида.

Сам кандидат наблюдал сцену как бы со стороны, весьма заинтересованный. Некто говорил его голосом. Он спросил у женщины:

- Откуда ты всё знаешь? - почему-то он, некто заместитель Давида, так решил, что именно дама в синем что-то знает.

- Был у меня один... - ответила она, - очень сильно меня мистифицировал.

И всё прояснилось. Значит, у неё был как минимум один мистификатор, отчего она теперь вся в синем и всё знает. Синий цвет, как говорила бабушка, даёт ноту ля, а высота ноты ля соответствует Венере, а Венера управляет гармонией, красотой и, кажется, любовью. Значит, пришла синяя, как любовь, гармоничная, как Венера, прекрасная, как ля, - она. Яснее не придумать. Всё предельно ясно. Рёбра не управляют лёгкими, дыхание почти невозможно, и это тоже абсолютно и ясно, поскольку женщина очень тяжёлая. Её громадные бёдра намертво сдавили грудную клетку, потому и дышать нельзя. Ну, что тут непонятного? Это, конечно, смерть. Но какая заботливая!

Давиду понравилась эта шутка, и он легко и без капризов умер.

ЕГО НЕЛЬЗЯ КУРИТЬ !

Отпустив шофёра у подъезда офиса, я подумала о работе, но пошла домой. Никто ведь не хватится меня до завтра. Ведь могла я брать интервью у Александра дольше, чем брала на самом деле? Естественно.

Дома, прослушав запись, я впала в смертный грех уныния. Личное, милое и задушевное интервью с Александром не станет рекламным: оно не может быть опубликовано нигде и ни в каком виде, даже если его переврать-переписать. Любыми словами.

Причин тому было три.