Вишнёвый луч

- Понимаю, - сказал Джованни, пытаясь пересчитать незаконных младенцев, порождённых им в любовной тоске по Марии. - Видимо, душа моя страшно молода.

- О, если бы всё было так просто, как твоя арифметика! - Потомуч спустился на стол и поставил чернильницу на самое видное место. - Я часто бываю у вашего брата писателя и...

- А ты всё-таки представился бы, а? - попросил Джованни вежливо-вежливо.

- Так. - Потомуч посмотрел куда-то вверх. - По-русски ты, скорее всего, ни бум-бум. Да?

- Да.

- Значит, для тебя просто: Ошибка. Но по-русски я называюсь гениально: Потомуч! Но понять высоту моего имени можно лишь в той системе, которая ошиблась, порождая меня. Я, по-честному, знамение времени. Символ эпохи.

- Какой?

- Ну... тебя тогда уже похоронят. Ну, зачем тебе... - Потомуч порозовел и засмущался.

В самом деле, как объяснить смертному человеку, что вчера он стал бессмертным писателем, а оценку ему выносит Ошибка, которую сделают через шестьсот пятьдесят три года в одном гуманитарном университете, в одной относительно северной стране, где творение Джованни будут читать, издавать и не понимать веками.

- Я вполне готов тебя послушать. Мне уже было больно. Некуда больше.

- О, есть куда! Есть!

- Куда? - печально спросил Джованни, почему-то вдруг вспомнив тот день, когда он увидел Марию впервые. На жадном до наслаждений духа Востоке сие впечатление назвали бы мгновенным расширением сознания.

Ударная волна небесного света низринулась прямо в душу Джованни, вырвала сердце и на невесомом, как белый пух, облачке перенесло к ногам прекрасной незнакомки. О, времена! Во нравах той поры вполне было нормально - упившись видением, возжелать ощущений. Джованни возжелал.

Потомуч внимательно проследил за ходом памяти Джованни:

- Да, господин Бокаччо, вам уже тогда был нужен я. Налетел бы я. Ведь я не имею нравственности. Я к вам, писателям, с приветом от истины. Я подхватил бы вырванное сердце, вернул бы на место, залепил тебе глаза, чтобы по храмам не зыркал на красавиц.

- Понял. И это была бы ошибка. Так?

- Ошибочное действие прошу отделять от ошибки. Почитай Карла Маркса об отчуждении. Творение всегда уходит от автора и отчуждается, и само живёт. И вытворяет.

- Кто такой Маркс?

- Ах, да... - Потомуч опять порозовел. - Ну, как тебе сказать... Ты счастлив уже тем, что не родился ни в девятнадцатом, ни в двадцатом веке, хотя будешь жить даже в двадцать первом...

- Интересные перспективы, - улыбнулся Джованни. - Так, может, расскажешь про будущее?

- Ты там уже поселился. Вот и всё. Достаточно?

- Потомуч, будь любезен, у меня ноги болят - слетай за новыми чернилами, я напишу завещание в твою пользу.

- Минуту! Лечу. Но! У тебя куча детей. Помнишь?

- Все умрут раньше меня...

- Откуда ты знаешь?

- Если верить твоему Марксу, то и творец должен отчуждаться от творений. А поскольку дети всё-таки мои, то...

- Может, я сначала за Марксом слетаю? - спохватился Потомуч. - Кое-что уточнить надо.

- Не надо.

- Почему? - искренне изумился Потомуч.

- Потомуч, - улыбнулся измученный Джованни.

- Издеваешься? - уточнил Потомуч.

- Пророчествую, - объяснил Джованни.

- Дурак, - обиделся Потомуч.

- От такого слышу, - сказал Джованни.

- Ну, я пошёл, - скрипнул несуществующими зубками Потомуч и вылетел в окно с молодецким посвистом.

- Вот так напишешь что-нибудь, а потом некоторые зубами скрипят, - проворчал Джованни.

ТУПИКИ ЛЮБВИ

Насколько я понимаю, Петру было очень хорошо, когда мне было очень плохо. Интересно, каково ему сейчас, когда мне никак?

Вот уже неделю кто-то звонит мне и кладёт трубку. Скорее всего, это названивает он, Пётр, лишившийся энергетического корма, как оценили бы эту ситуацию беспардонные эзотерики моего сна. Я очень проста для Петра, я из людской, где верят в Бога, а он барчонок и верит в себя, но у меня очень много энергии. Меня очень приятно кушать с маслом. Все демократы, вроде Петра, очень любят недемократов: у нас аура приятная, коллективистская, мощная, насыщенная, энергоёмкая. Куда они, со своей самоценностью, без нас...

К счастью, сегодня меня пригласила бабушка. Мы давно не виделись. Я болела, старуха Давида по больницам нянчила, и вот мы все опять встретились.

Вхожу. Вижу. Сидит бесформенная куча мяса, а между ног, пробив широченные брюки, торчит, как маковка высокого шатра... Ужас.

- Бабушка! Что с ним?

- Немного перестарались. Мозги кой-какие мы ему поставили, но в той части, где была маскулинность и глагологоворение, чуть-чуть переложили вещества. Биокультура, в которой растут запасные мозги, оказалась... чересчур насыщенной. Словом, опять переделывать придётся, а то вон как мучается, бедолага.

Действительно, зрелище было страшное. Давид, жутко растолстевший, но не жиром, а мышцами, как у какого-то гипершварценеггера, обрёл и силовую хоть куда установку между ног.