Виски

День стремительно начал обретать серые оттенки еще по пути к дому. Как лев в клетке, Андрей метался по квартире, нервно занимая свои руки тем или иным предметом домашнего быта. Чувство недосказанности, нелепости своего поведения и неадекватности ситуации тяготели им. Он, то и дело, хватал свой мобильный телефон, чтобы позвонить Блондинке и назначить встречу для продолжения разговора, второго раунда, в котором можно было попробовать еще выровнять ситуацию, но все время его что-то останавливало. То он вспоминал, что Она осталась отсиживать, а после утренней драмы иначе не назовешь, пару в университете, то он ловил себя на мысли, что не знает, как начать разговор и к чему его вести, после чего окончательно разбивался об понимание того, что уже ничего не изменить. Нет, нельзя сказать, что он позволил себя отправить в нокаут и сдался. Андрей не успел узнать Блондинку столь хорошо, но ему было известно одно совершенно точно: там девочка с характером и принципиальная. И даже тогда, когда Она глубоко в чем-то заблуждалась, чтобы Ее переубедить, нужно было оказаться в Ее глазах весомым авторитетом или как минимум Ее разбитым лбом. Она была искренна даже в своих ошибках. Сегодня Она своими словами показала, что лоб разбивать об Андрея не имеет никакого желания, а сам молодой человек уже не имеет той необходимой власти для того, чтобы влиять на Ее выводы. Мечущаяся фигура из комнаты в кухню и обратно не могла найти себе покоя. Андрей написал что-то вроде прощальной смс, что само по себе вызывает рвоту. «прощальное смс»… Глупость и нелепость, но это 21 век. Терпеть сил не было, разговаривать не хотелось, голова начинала остывать, а мысли вновь выстраиваться в солдатскую шеренгу. Писать всегда легче: есть время обдумать каждое слово. Но вот одна смс сменяет другую, Блондинка пишет, что была поражена размахом и искренностью ухаживаний Андрея, а он продолжает Ей намекать на то, что его айсберг, как ему казалось еще вчера вечером, степенно подходил к своей заветной цели, которая оказалась, всего на всего, холодным миражом.

Через пару часов Андрей уже сидел в своём пабе посередине барной стойки. Двойной «как обычно» мерцал в стакане, а время только-только подходило к обеду. Бармен, завидев, что постоянный гость и просто его товарищ похож на смятый упавшей с карниза крыши ледышкой капот дорогой иномарки, не стал сгоряча лезть в расспросы, а поздоровавшись, дал несколько минут, чтобы Андрей выпил и оклемался. Через некоторое время бармен вновь подошел и, протянув стакан с дорогим односолодовым виски, произнес: «Залпом». Андрей подчинился, и, по крайней мере, его тело начало расползаться в приятной, слегка обжигающей теплоте и расслабленности.

Агония

Язык заплетался, ноги предательски отказывались держать качающееся тело прямо, руки все чаще бились с грохотом об стойку, а глаза сверкали пьяным туманом. Сидящий за стойкой позволял себе изредка вспыхнуть эмоциональной вспышкой, которая венчалась омерзительным матом, однако, его никто не брался усмирять. Разговор с барменом продолжал не клеиться, а ответы на все его наводящие вопросы о столь невзрачном состоянии духа Андрея разбивались об очередной выпитый залпом стакан и прикуривавшуюся им сигарету. Пару раз человек с наружной стороны стойки даже был готов скинуть с себя историю, которая с ним приключалась утром, и даже начинал несколькими вводными предложениями, но дальше его лицо напоминало калейдоскоп всевозможных эмоций, не связанных между собой. Сначала уголки рта, насколько это было возможно, расходились в стороны, пытаясь порвать его; в следующее же мгновение губы, собравшись в кучу, уже сжимались настолько крепко, что от напряга на них появлялись складки, а сами они белели; глаза пропадали за тяжело рухнувшими на них бровями; скулы начинали играть давлением; руки раскрашивались множеством магистраль, вырисованными венами, что выпирали из-под кожи; движения становились отрывистыми и резкими, а пальцы начинали перебирать воздух, пытаясь в нем что-то нащупать. «Нельзя рассказывать. Не поймут, а Ее назовут дурой. Правильно сделают, но нужно будет драться. Не сейчас». Потом ноздри с силой несколько раз выдували перегарный воздух, и лицо окрашивалось сначала в добродушное и невинное сияние, а затем в кислую мину. Вспоминался Ее запах, который у него отняли. Как правило, после этого шел один акцентированный удар по стойке так, что у самого бьющего начинало печь и щипать ладонь, а, дождавшись, когда жгучая боль в ней пройдет, он бил еще несколько раз по стойке, но уже тише, пока на него кто-нибудь не обратит внимание, сделав своим взглядом замечание. Боковым зрением, смекнув это, он поворачивался в сторону смотрящего, улыбался и вновь запрокидывал надо ртом стакан. Упорно не получалось напиться. Тело то приятно дряхлело, то до боли в суставах напрягалось, готовясь вцепиться в кого-нибудь. Но голова… Голова оставалась неизменно ясной, мыслящей, и от того пьющему становилось еще противнее, прежде всего, от самого себя.