Високосный год: Повести

Хозяин накрывал стол. Движения его были скупы и точны. Он священнодействовал, переставляя с места на место розетки, вазы, тарелки, словно подбирал букет цветов. Он старался найти для каждого предмета единственное, наиболее подходящее место на столе. Как только он налил всем чаю, самовар удовлетворенно пискнул в последний раз и умолк, словно живое, понятливое существо… Василий Дмитриевич подвинул Гале вазу с вареньем.

— Отведайте, сам варил, — ставя варенье и перед Штихелем, сказал он. Тот скользнул взглядом по графину с вином и положил варенья.

— А вот наливка смородиновая, — Василий Дмитриевич взял графин, и Штихель под столом удовлетворенно потер руки.

Наливка была сладка и тоже смахивала на варенье.

За чаем повели разговор о Чехове, о том, что он был истинным другом сельских педагогов.

— Вы помните, он сказал: «Если бы вы знали, как необходим русской деревне хороший, умный, образованный учитель!» Общеизвестно, — продолжал Девятов. — До революции педагоги влачили неописуемо жалкое существование. Теперь другое дело — нас десятки, нет, сотни тысяч! Мы окончили институты, университеты. Нам не надо бояться, что мы потеряем место, что явится с обыском исправник: нет ли запрещенных книг Маркса, Чернышевского, Герцена, что дети не придут в школу из-за отсутствия обуви, одежды. Все — в прошлом. У нас великолепные школы, замечательные дети. Если бы в наши школы мог заглянуть Антон Павлович, как бы он был поражен! И все же, если говорить начистоту, бытие сельского учителя не лишено теневых сторон.

— Каких? — спросила Галя.

— Это не какие-то неразрешимые проблемы, нет. Но они мешают… Возьмем, к примеру, неустроенность быта. Она мешает подняться над будничностью, повседневной обыденностью, препятствует гармоничному развитию личности сельского педагога.

Девятов отпил чаю из чашки. Штихель, разомлев от чая с малиной, наливки и домашнего тепла, откинулся на спинку стула, приготовившись слушать нечто более пространное. Галя выжидала,

— Ну вот, допустим, — продолжал Девятов. — Приехала на село молоденькая учительша. Только из института. По моде одетая, изящная, она вся еще во власти большого города, в ее хорошенькой головке бродят романтические планы, мечты насчет перестройки преподавания, участия в культурной жизни деревни. Она не довольствуется принципами и методами Песталоцци и Ушинского, ей хочется привнести в педагогику нечто свое. И действительно она сначала привносит в школу нечто новаторское. Учит детей радостно и одухотворенно. Дети чувствуют это и любят ее.

Но так продолжается недолго. Вышла учительница замуж, за местного жениха, пошли у них дети, построили или купили дом, обзавелись домашним скотом, птицей. Без этого ведь на селе не обойтись. И чтобы вести хозяйство, нужны время и силы. Надо детей обстирать, накормить, обуть, одеть, скот обиходить, огород посадить, ухаживать за ним. Вес это поглощает без остатка свободное время, которого и так в обрез. Днем в школе, вечером — дома. Едва успевает проверить тетради да подготовиться к завтрашним урокам. Все меньше у нее времени для чтения книг, самообразования. Даже в кино не всегда выберется… Стала наша учительница такой же обыкновенной деревенской хозяйкой, как и другие, с той только разницей, что профессия у нее интеллектуальная. Но у нее уже нет времени для раздумий, для поисков того, о чем мечтала раньше. Она ведет уроки по привычной педагогической схеме, заботясь лишь о дисциплине учеников да о пресловутом проценте успеваемости. А где былое изящество, манеры? Тут уж не до моды, не до изящества…

Девятов умолк и посмотрел на собеседников, пытаясь понять, какое на них произвел впечатление. Галя подумала: «Неужели и меня бы ожидала такая перспектива — выйти замуж, нарожать детей, доить корову, копать огород?»

— Вы нарисовали грустную картину, — сказал Штихель. — Но я знаю примеры, когда учителя, живя на селе и занимаясь хозяйством, не утратили своей обаятельности, их живо интересует все новое в педагогике, они ведут в местных клубах кружки, беседуют с родителями школьников. Детей они учат, поверьте, не хуже, чем любой педагог в самой образцовой городской школе. По-моему, быть такими прекрасными учителями и передовыми людьми могут все. А дом и личное хозяйство нисколько не помешают, наоборот, свидетельствуют лишь о трудолюбии.

— Вы так думаете? — Девятов опрокинул чашку на блюдечко. — Но этого все же мало. Хотелось бы в сельских учителях видеть людей высокой культуры. Вот вы часто бываете в деревнях. Видели когда-нибудь в доме педагога пианино, скрипку? Слышали вечером в раскрытые окна мелодии Брамса, Шопена, Шуберта, Чайковского? Нет, вероятно, не слышали. Теперь музыкальная культура унифицирована магнитофонами, телевизорами, радиолами. Слушать музыку — одно, а исполнять — совсем другое. Да у нас вон в клубе стоит пылится пианино. Никто — ни учитель, ни агроном, ни другой сельский интеллигент — играть не умеет.

— Вы хотели бы видеть всех своих коллег музыкантами? — спросил Штихель.