Висталь (том 1)

Надо отметить, что Висталь, при всей его причастности к наивысшему из возможных сословий живых существ, почти к духам, тем не менее, обладал всеми качествами присущими обычной человеческой душе. Ему были свойственны как тоска, так и радостное беспечное состояние. Как любовь, в самых её высших проявлениях, так и ненависть. Как меланхоличность, так и восторженность… Хотя последнее гораздо реже, в силу того, что он уже давно жил на свете, и как всякий «старец», пусть и моложавого вида, притупил душевные «ганглии-рецепторы» отвечающие за это, пожалуй, лучшее чувство данное одухотворённому существу, – чувство восторженности.

Висталь шёл по обетованной земле и думал, попадётся ли ещё когда-нибудь на его пути нечто, что привело бы его в неистовый восторг? Такой душевный восторг, который он испытал некогда на заре своей юности. В те давние времена в садах Эдема, на берегах «Золотой реки», он встретил первую и единственную Любовь своей жизни. Её звали Свистилла. Она была дочерью «Парагоня» и «Поветрии», и самым необузданным и совершенным созданием Вселенной! С рождением, она впитала в себя всё великолепие мира! Всё же несовершенство этого мира, досталось её брату Бедаллу, что вечно угрюмо сидел на камне и бросал камешки в медленно текущие воды «Золотой реки». Реки, которая олицетворяла собой всю бренность «нашего мира», и была метафорой нашему медленно текущему бытию.

Весь земной миропорядок отражался в этом всеобъемлющем и безвременном зеркале, которое древние назвали Эдемом. А так как абсолютно прямых зеркал не бывает, то всё отражалось в нём в несколько искажённом виде. И это искажение, для всякого, кто в него смотрел, имело отклонение либо в сторону идеала, либо противоположную, – сторону абсурда. Мир, каким бы он не был, реальным или мифическим, не существует без «зеркал-носителей» этого мира. Всякий носитель нашего «действительного мира», суть – зеркало с определённой неповторимой кривизной. И всякий спор в этом мире, есть спор «зеркал» с различной кривизной отражения. В Эдеме же, были собраны в коллекцию всевозможные формы «кривых зеркал». Они представляли собой поле «зеркального сада» по которому протянулась анфилада стоящих напротив друг друга и отражающих бесконечно друг друга зеркальных самородков, не один из которых не был похож на другого, но в отражениях, все они смешивались в бесконечную вереницу повторений, и даже Всевышний не мог разобрать где кто, и где чьё отражение. И только Свистилла, словно невозможное воплощение мира, словно парадокс, – абсурд действительности, сияла в своём идеале, озаряя весь Эдем. Казалось, она не имела в себе совершенно никакого отклонения, – само совершенство! Казалось, она была единственным идеально прямым зеркалом во всём мире. Но это впечатление было обманчиво. И даже Висталь это понял, не сразу. Только набравшись мудрости в своих бесконечных скитаниях, он со всей ясностью осознал, что «зеркало» не имеющее абсолютно никакой кривизны, не имеет и своего собственного характера. Такое «зеркало» должно быть совершенно нейтральным, не видимым и не ощущаемым. Оно, словно чистая «абсолютная правда», словно окончательная истина, – вне действительности и вне мира. Это обстоятельство поначалу очень огорчило его. Но впоследствии, он постепенно привыкал к этой истине, и она даже начала приносить ему удовлетворение.

Висталь брёл по пустыне в своих раздумьях, и только надежда на встречу с ней снова, с его единственной любовью во всей Вселенной, придавала ему сил в нескончаемых странствиях. Как для всякого путника, который ещё не потерял надежду, этот последний бастион для всякого стремления, и всякого желания существовать, горел нетленной звездой в его глубоком и безмерном сердце.

Подойдя к главным воротам города, Висталь вошёл. Его как будто никто не заметил. Это не был главный город Египта, но всё же, был он не маленьким. По его узким улочкам взад и вперёд проезжали колесницы с единственным наездником, и пеший люд то и дело отпрядывал в стороны. Висталь сразу направился к центру города, где вероятнее всего и находились главные святыни этого «мегаполиса». Лучи палящего солнца пекли его совершенно лысую голову, и он впервые решил намотать на неё чалму, став тем самым, похожим на местных жителей.